«БЕГ». ДИСТАНЦИЯ – БЕСКОНЕЧНОСТЬ

В «ЛЕНКОМЕ МАРКА ЗАХАРОВА» ПОСТАВИЛИ БУЛГАКОВСКУЮ ПЬЕСУ

Новые смыслы и вневременные проблемы российской истории и человеческих судеб легендарного и вечно современного булгаковского «Бега» представили зрителям авторы нового спектакля «Ленкома Марка Захарова».

Режиссер Александр Лазарев и команда создателей постановки современными театральными средствами рассказали о тех, кто бежал от трагических событий времени на чужбину, в пустоту одиночества. И, конечно, о пронзительной любви, которая кажется неуместной, когда в мире царят хаос, кровь и борьба.

Появление на сцене «Ленкома» спектакля «Бег» по пьесе Михаила Булгакова, служившего недолгое время в этом театре завлитом, имеет немало мистических, символических и ассоциативных смыслов-параллелей. Впрочем, как всё, по-настоящему «булгаковское». Созданная без малого 100 лет назад, очень любимая Михаилом Афанасьевичем, высоко оцененная Горьким и друзьями обоих писателей, мхатовскими корифеями, пьеса была поставлена в главном драматическом театре страны и немедленно удалена из репертуара по указанию Сталина. История постановок «Бега» в советском театре довольно многострадальная (пьесу запрещали не раз). И потому, наверное, каждая ее сценическая реинкарнация воспринималась особенно живо, становилась громким событием.

Вспомнить хотя бы спектакль Андрея Гончарова, вышедший в 1980 году в Театре им. Маяковского. Именно в нем, среди известных и всенародно любимых артистов, играл Александр Лазарев. Его генерал Хлудов стал одним из ключевых в галерее театральных образов замечательного артиста. В это время за сценой прославленной «Маяковки» подрастал сын исполнителей главных ролей – Лазарева и Немоляевой (Серафима Корзухина). По признанию сына народных артистов Александра Лазарева, поставившего «Бег» в родном «Ленкоме», именно этот период стал началом его пути в профессию и к новой ленкомовской премьере. Путь этот был непростым, успешным и наполненным сначала «гончаровской», затем «захаровской» школой, не говоря о Школе-студии МХАТ, где Лазарев младший учился сначала у Ивана Тарханова, а затем у Александра Калягина. И эти бесценные школы абсолютно очевидны, когда смотришь «Бег» Александра Александровича Лазарева.

История появления «Бега» на сцене театра «Ленком», родившегося как и первый мхатовский спектакль 95 лет назад, более счастливая, чем во МХАТе конца 1920-х годов. Хотя руководитель «Ленкома» Марк Варшавер принял предложение артиста Лазарева поставить многотрудный спектакль настороженно, но как когда-то Немирович-Данченко верил в успех. Может быть, потому что помимо прочих регалий Варшавер – лауреат премии имени Немировича-Данченко. Однако, несмотря на успешное восстановление Лазаревым захаровской «Поминальной молитвы», директор поставил условие – работайте в свободное от основного репертуара время, показывайте фрагменты и лишь тогда Творческий совет примет решение о включении постановки в театральный график и ее финансировании. Так и случилось. Лазарев в очередной раз руководителя «Ленкома» не подвел.

Напомним, что во МХАТе новую пьесу Булгакова после феноменального успеха «Дней Турбиных» 1926 года очень ждали. Ведь Булгаков стал для МХАТа связующим звеном с великими чеховскими спектаклями ранней поры. Он словно дописывал за Чехова жизнь и судьбу русских офицеров, интеллигенции, идеалистов в эпоху революции и Гражданской войны. Вспоминаю об этом не случайно, так как в ленкомовском прочтении щемящая чеховская нота слышна в атмосфере спектакля, звучащей всей гаммой средств художественной выразительности. Прежде всего, в сценографии и костюмах молодой, но ярко заявившей о себе в ряде столичных театров Ольги Никитиной и световой партитуре художника Евгения Виноградова, а также в музыке Николая Парфенюка. Доминирующий, задымленно-серый цвет различными оттенками отражает и облик войны, и суть происходящего, ибо заявлено Булгаковым, что пьеса его – это 8 снов. В этих снах и зашифровал Мастер всю трагедию страны, души и сущности русского человека. И название, три буквы которого точно отражают внешнее и внутренне действие пьесы, столь прочно врезалось в нашу многострадальную историю, что Лазарев эпиграфом к своей сценической версии поставил фразу, в которой некто (приписывают Столыпину, но не доказано) зашифровал весь ход и перспективы истории российской: «В России за 10 лет меняется всё, за 100 лет – ничего».

Булгаковский же эпиграф к пьесе – «Бессмертье – тихий, светлый брег; Наш путь – к нему стремленье. Покойся, кто свой кончил бег!..» – превращен в эпилог. Звучит хор, солирует в котором голос ребенка, а на сцене – главные действующие лица. Эпилог обращен в будущее: одни закончили свой бег, другие – начинают... Но хочется заметить, что Булгаков сократил одну строку эпиграфа. В дневнике Михаила Афанасьевича, в записи от 23 декабря 1924 года, которую считают началом работы над пьесой, строфа из стихотворения Василия Жуковского «Певец во стане русских воинов» приведена полностью: Бессмертье – тихий (светлый) брег… Наш путь – к нему стремленье. Покойся, кто свой кончил бег, Вы, странники терпенья…

Понятно, что именно последняя строка, вероятно, предусмотрительно выброшенная Булгаковым по идеологическим соображениям, так как обращена к «белой интеллигенции», является главным смысловым акцентом и авторским посылом. «Странники терпенья», прежде всего, интеллигенты-идеалисты – Сергей Голубков и Серафима Корзухина (молодые актеры «Ленкома» Ясмин Мамаева, Алёна Митрошина, Виталий Боровик, Алексей Поляков), которые еще не закончили свой путь и свой «бег», возвращаются «в петлю», в родной Петербург. В ленкомовском спектакле, в отличие от других версий, в том числе знаменитого фильма, – это совсем молодые люди, которые пока не понимают всей трагедии своего «исхода» и явно не готовы к ее финалу. Но петербургская Караванная (в выборе названия улицы авторский подтекст), как чеховский призыв «В Москву!», застит им, в отличие от старших героев-соплеменников, реальные перспективы возвращения на Родину.

Лазарев-режиссер, один из немногих, опровергает расхожие рассуждения о конце русского психологического театра. Театра «человеческого духа», театра о Человеке. Не прибегая к популярным ныне нетрадиционным средствам самовыражения, режиссер вместе с сопостановщиками раскрывает в этом материале нашу непреходящую сопричастность к одной из коренных проблем отечественной истории, которая в своей эпохе не умерла, но вновь наполняется живым и грозным смыслом.

Новый ленкомовский спектакль соткан из двух неразрывных для эстетики этого театра ипостасей. Внешней – яркой, музыкальной, современно-пластической, темпо-ритмически выстроенной (хореограф – Михаил Колегов). И внутренней, нашедшей выражение, прежде всего, в ярких актерских работах и сценических ансамблях. Максиму Аверину, которому доверили премьерные спектакли, казалось, легко было спрятаться за свою мегапопулярность. Однако в роли генерала Чарноты актер сполна раскрывает трагифарсовую природу своего персонажа. Почти концертным, по лаконичности декораций и блеску актерского исполнения, можно назвать его сцену с Парамоном Корзухиным (Андрей Леонов). Работа последнего в данном спектакле стала новой актерской вершиной Андрея Евгеньевича. Его «монолог о долларе» заканчивается неизменными зрительскими овациями. Впрочем, как и многие отдельные сцены-сны, каждый из которых актерски наполненная, сценографически-образно решенная картина. Нельзя не упомянуть Анну Якунину, чья жесткая, циничная Люська – антипод Серафимы, сломленная, приспособившаяся быть парижанкой Люси, но так и не сумевшая разлюбить своего Чарноту. Немало ярких запоминающихся работ, ролей второго плана: Главнокомандующий – Сергей Пиотровский, Тихий – Станислав Тикунов, Крапилин – Александр Карнаушкин, Начальник станции – Александр Горелов, Паисий, он же Антуан, слуга Корзухина – Андрей Сергиевский, Артур Артурыч Тараканий царь – Павел Капитонов, Де Бризар, он же Грек Дон Жуан – Леван Мсхиладзе.

К главным актерским открытиям спектакля, безусловно, следует отнести создание образа Романа Хлудова Дмитрием Гизбрехтом и Игорем Миркурбановым. Именно благода ря их прочтению, столь разному по внешнему актерскому рисунку, но близкому по сути и поставленной режиссерской задаче, Хлудов становится главным смысловым акцентом, стержневым персонажем спектакля. Утонувший в своей огромной, длинной, серой шинели, вросший в нее, словно увязнувший в болоте войны, преступлений и своих болезненных фобий, он так и не сможет выбраться из нее, расстаться с ней. Кутаясь в эту единственную, ставшую его последним домом, шинель, спасаясь от собственной прогрессирующей болезни, он так уйдет в небытие истории или в будущее (кто как прочитает этот талантливо созданный финал). Выстрела нет (у Булгакова Хлудов застреливается). Только в световом занавесе прожекторов оставшийся один в чуждом, ненавистном ему мире, поднявшись с огромного турецкого ковра и повернувшись спиной к залу, он медленно уйдет, и вместе с ним, скукоживаясь на глазах у зрителей, потащится ковер, превратившись в иной страшный символ – тленности жизни и власти.

P.S. Максим Горький, который предрек «Бегу» «анафемский успех» и даже на время сумел отменить приказы Главреперткома и Наркомпроса, не сумел спасти мхатовский спектакль, репетиции которого начались, как в «Ленкоме», в начале октября, но с разницей в 95 лет. Постановку «Бега» запретили. Затравленный цензурой Булгаков мечтал об одном – повторить судьбу своих героев и разослал умоляющие письма тем, от кого эта судьба зависела, от Горького до Сталина. Во всех этих письмах звучит одна мольба: «Отпустите меня!» Автор «Бега», великой пьесы о тоске по родине, умолял разрешить ему эмиграцию. Но эта просьба была тщетной… Исторический контекст зыбок, трагичен и бесконечен. Как булгаковский «Бег»…

Источник: https://teatral-online.ru/news/33076/

Назад