«Самая сложная роль — сегодняшний спектакль»

Актер Театра сатиры Максим Аверин рассказал о молчаливом «русском Отелло» и неограниченных возможностях языка тела

Одной из главных премьер сезона в Театре сатиры стал «Арбенин. Маскарад без слов». Под руководством Сергея Землянского, ставшего недавно главным хореографом театра, два произведения Михаила Лермонтова превратились в пластический спектакль. Заглавную роль — Арбенина — «русского Отелло», сыграл один из ведущих актеров театра Максим Аверин. Эта работа стала для него настоящим вызовом: все диалоги и монологи в трехчасовой постановке переведены на язык тела. О том, каково ему пришлось на репетициях, о любви к Александру Островскому и об удовольствии, которое приносит работа в театре, Аверин рассказал в интервью «Газете.Ru».

— Максим, «Арбенин» — первый спектакль в истории Театра сатиры, в котором не произносится ни слова. Сложнее выражать переживания героя с помощью одних движений?

— Я думаю, наверное, мне — проще всего. Дело в том, что я когда-то играл в спектакле «Маскарад» в «Сатириконе» (в «Сатириконе» имени Аркадия Райкина артист служил с 1997 по 2015 год — прим.ред), и подстрочник, что называется, живет во мне до сих пор. Я знаю, о чем это произведение и о чем думает герой. Сейчас мне было даже интереснее — попробовать передать сущность героя через движение. Знаменитый Чарли Чаплин не говорил в кино, но люди до сих пор, спустя столько лет, смеются и плачут, когда смотрят его фильмы. Современные артисты так любят тексты, так любят за них прятаться, и многие думают, что чем больше текста, тем больше роль. Это неправда.

— Вам близок Арбенин?

— Да. Есть несколько ролей в мировом репертуаре, которые не то что побратимы, но они в чем-то очень похожи по сути. Вот Арбенин и Отелло — такие. Любовь этим людям дается как некое испытание, когда они не знают, как с ней быть, они ее разрушают, разбивают, как хрустальную вазу. Думаю, я не последний раз играю этого героя, и когда буду совсем старенький, сыграю его еще раз в другом спектакле (смеется).

— Как проходили репетиции? Как справлялись с колоссальной физической нагрузкой?

— Сложно. Любой спектакль физически сложный. Если репетиции и каждый выход на сцену проходит без мокрых рубашек, тогда, наверное, он артист не выкладывается и зритель это обязательно заметит. Знаете, Фаина Раневская говорила про пианиста Святослава Рихтера, что он никогда не менял рубашек на сцене…

Каждый артист живет обычной человеческой жизнью со своими проблемами и сложностями. И когда у тебя вечерний спектакль, а ты выжат как лимон обстоятельствами жизни, все равно нужно выходить на сцену и выдавать эмоцию на сто баллов, потому что зритель не должен понимать или входить в положение. Он пришел получить заряд энергии, настроение и все остальное. Я, как артист, обязан ему это дать.

Честно говоря, вообще не понимаю, когда артисты говорят: «Знаете, я так выкладываюсь…» Любой человек в любой профессии затрачивает много сил — это нормально, естествен, поэтому тут нечем гордиться.

— Спектакль стал первой совместной работой объединенных трупп. Как вы сработались с артистами «Прогресс Сцены»?

— Мы же все-таки не с разных планет, мы коллеги, поэтому все проходило хорошо. На мой взгляд, такое решение было стратегически правильным, учитывая объединение. Посмотрим, что будет дальше.

— Среди спектаклей текущего репертуара с Вашим участием есть классическая постановка — «Лес» Александра Островского. Одно из стержневых произведений отечественной драматургии, которое всегда будет волновать и зрителей, и артистов. В чем секрет вечной актуальности «Леса»?

— Островский актуален всегда. На мой взгляд, это русский Шекспир. Он абсолютно попадает в суть, менталитет, вечную загадку русской души. Знаете, как Эльдар Рязанов снял «Иронию судьбы, или С легким паром!» — и попал в культурный код. Вот Островский — то же самое. Есть писатели, поэты, которые схватили суть русского театра, русского слова. Думаю, любая пьеса Островского будет актуальна всегда.

— Роль Несчастливцева — определенно большая удача для артиста. Получить ее — это как получить признание своих заслуг, таланта, или нечто другое?

— Любая роль, не только эта, — вызов. Любая постановка, репетиция — испытание и вызов самому себе. Не факт, что новая роль будет иметь успех или, наоборот, провалится. Ты не можешь заведомо прогнозировать, нет никакой формулы. Есть тоскливые и захватывающие спектакли, какие-то оставляют след, а какие-то забываешь сразу, как выходишь из зала. Мне кажется, это единственное, что важно в театре. Истинное предназначение театра для зрителей — будоражить и возбуждать к жизни. И новая постановка, в которой я играю, — не исключение.

— Вы говорите «для артиста любая роль — вызов». В чем состоял этот вызов в новой постановке?

— Мой зритель знает: я — «говорливый» артист. Я не могу сказать, что не пластичный, но все-таки я не пользовался в полной мере возможностями своего тела, которые во мне заложены еще с момента обучения в институте. Это вызов, потому что публика, которая приходит в Театр сатиры, подразумевает некоторое классическое исполнение, тем более произведения Михаила Лермонтова. А мы должны показать им нечто неожиданное.

— В Театр сатиры Вы пришли в 2018 году. Каким было Ваше первое время здесь?

— Помню, что я сильно замучил тогдашнего художественного руководителя Александра Анатольевича Ширвиндта, который пригласил меня в труппу. Я почти ежедневно приходил к нему с пьесами, в которых хотел играть. Наверное, я один из немногих артистов, которые надоедают желанием работать. Тем не менее, благодаря мне появились спектакли «Опера нищих», «Платонов». Между прочим, к появлению «Арбенина» я тоже приложил руку в какой-то степени. Сергей Землянский предложил мне несколько пьес на выбор. Я увидел «Маскарад» и сразу сказал, что хочу попробовать. Я даже не помню сейчас, какие пьесы еще были в том списке.

— Есть мнение, что актер всегда должен волноваться перед выходом на сцену — если он абсолютно спокоен, значит, начинает внутренне перегорать. Согласны ли Вы с этим утверждением? Вы волнуетесь?

— Ой, много всего: и волнуешься, и сомневаешься, — ты же не знаешь, какая публика за занавесом. Никогда не бывает двух одинаковых спектаклей. Вроде те же слова, движения, музыка, а он каждый раз получается другим. Театр — живой организм. Более того: считаю, артистам надо обязательно ходить на спектакли в другие театры. Иначе где будешь вдохновляться, учиться? Моя профессия подразумевает бесконечную учебу.

— Какие спектакли других театров впечатлили Вас?

— Спектакль, который меня когда-то невероятно потряс — «Добрый человек из Сычуани» Театра имени Шота Руставели в Тбилиси. А также «Евгений Онегин», «Война и мир», «Принцесса Турандот» в Театре Вахтангова. Последний я смотрел с Юлией Борисовой и Василием Лановым в главных ролях.

— Театр Вам ближе, чем кино?

— Это две абсолютно разные профессии. Небо и земля. В кино снялся — и тебе это уже больше не принадлежит, снятое не исправишь. А театр — другое: это возможность исправления ошибок. Театр — живое искусство.

— Вы стали очень популярны после выхода «Глухаря». Не боялись, что останетесь заложником этой роли, что зрители будут Вас ассоциировать, прежде всего, с ней?

— Нет. Я делал свою работу, никто не знал, будет ли это успешный проект. Изначально хотели делать сериал дневного показа, никто на него особо не рассчитывал. Я прочитал, увидел роль и знал, что сыграю ее, просто чувствовал это интуитивно. Успех случился. Затем — огромное количество телешоу, программ, полный метр (кинофильм «Глухарь в кино» вышел в 2010 году, — прим. ред). Через три года я понял, что достаточно, и ушел из проекта.

От «Глухаря» я получил удовольствие, какое-то профессиональное удовлетворение. Сделал все, что мог. Есть роли, которые мне дороги просто как этап жизни, как приключение.

— Можете назвать самую сложную роль с психологической точки зрения?

— Одна из самых непростых — роль Олега Корнеева в сериале «Карусель». Было страшно, потому что я снимался с настоящими волками. Продюсеры говорили: «Не волнуйся, они будут за сеткой, которую не будет видеть камера, тебя никто не тронет. Это дрессированные волки». За несколько дней до съемки они взяли что-то из моей одежды, чтобы животные привыкали к запаху. А потом меня привезли на площадку и запустили в вольер. Никакой сетки не было. Я испытал тогда всю гамму ощущений. Позднее я узнал, что волки вообще не поддаются дрессировке.

Что касается театра, самая сложная роль — это сегодняшний спектакль. И так — каждый день. Моя профессия подразумевает моральный эксгибиционизм, такое оголение души. Сложно это психологически? Думаю, да. Я отдаю на сцене часть своей души, после третьего звонка боюсь, что что-то может не получиться. Даже если сегодня у меня нет вдохновения, я должен найти его, потому что передо мной сидит тысячный зал, который должен увидеть качественную игру.

Источник: https://m.gazeta.ru/culture/2022/07/08/15085796.shtml?updated