Максим Аверин: Наличие ума и юмора у человека – большая удача

С Максимом Авериным, замечательным актёром театра и кино, мы встретились и поговорили в гримёрке в Театре Сатиры, где он служит. Впрочем, кроме Сатиры, Аверин играет и в других театрах – например, сейчас в самом разгаре репетиции булгаковского «Бега» в «Ленкоме», не за горами премьера «Онегина» в бывшем «Гоголь-центре, а теперь Театре Гоголя.

Даты

1975 – родился 26 ноября в Москве
1997 – поступил в труппу «Сатирикона» под руководством Константина Райкина
2008 – участвовал в шоу «Звёздный лёд»
2018 – стал доверенным лицом Сергея Собянина на выборах мэра Москвы
2021 – назначен худруком Сочинского концертно-филармонического объединения

– Шёл пешком до театра с Чистых прудов. Обожаю гулять по московским бульварам, но не так быстро, как сейчас, – я выжат как лимон, а мне ещё репетировать, – улыбается Максим своей знаменитой обаятельной улыбкой.

– Скажите, а это круто ощущать себя знаменитым?

– Если вы думаете, что я вам сейчас процитирую пастернаковское «быть знаменитым некрасиво»…

– Нет, зачем. Я искренне интересуюсь.

– Знаете, было бы куда хуже, если бы выходил я на сцену, а в зале никто меня не узнавал. Скажу честно, известность даёт мне возможность выбирать интересную работу, и значит, работать с большим удовольствием. Мне нравится, что я могу работать там, где мне интересно. И что во многом благодаря ей, я объездил весь мир. Правда, вот сейчас я не могу поехать ни в Америку, ни в Европу – санкции (смеётся).

– А за что?

– За то, что люблю свою страну. Глупость правит миром – и это ужасно. А запреты – это именно глупость. Как, например, запретить музыку Чайковского или переименовать «Русских танцовщиц» Дега в «украинских». Но когда-нибудь люди очухаются. И посмотрят по сторонам и вверх. И меня ещё спрашивают – а как это я в метро езжу спокойно? А что беспокоиться-то? Все же уткнулись в свои телефоны, и больше ничего не видят.

– А вы ездите в метро?

– И довольно часто. Особенно когда за один день надо успеть и на съёмку и на спектакль, и нельзя попадать в пробку. Но машину я люблю водить. Я очень редко бывают один, поэтому машина для меня это счастье – сел, включил любимую музыку, сидишь, думаешь…

Счастливый трагик

– Максим, вы, безусловно, звезда экрана, но и в театре у вас замечательные роли. Вы играете Платонова по Чехову, в «Лесе» Островского, вы всего Шекспира переиграли, парочку лермонтовских Арбениных… К кому из своих героев вы сегодня чаще возвращаетесь мыслями?

– Вот сегодня вечером буду играть «Лес» Островского. И буду возвращаться к своему Несчастливцеву. Потом будет «Маскарад», и я буду возвращаться к Арбенину. Кстати, я всегда говорил, что Арбенин – это русский Отелло. Я возвращаюсь всегда к тому, что будет сегодня вечером. Я действующий игрок! А играю я каждый день. Вчера одна история, сегодня другая, завтра третья. И все мои роли для меня важны, я их люблю, а если бы не любил, я бы этим не занимался.

В общем-то, я в таком возрасте и, наверное, положении, когда всё-таки уже играешь то, что является неким отражением внутреннего мира, мыслей, чувств. Слушайте, ну это же просто какой-то невероятный подарок судьбы – быть счастливым в Несчастливцеве! Это другой взгляд на эту роль.

– Традиционно он трагик ведь?

– Да-да. А в последнее время его почему-то всё время играют по схеме «мы артисты, наше место в буфете». А там у Островского поэзия! Так что мне повезло, что режиссёр поставил такую задачу.

– Имея в виду вашего счастливого трагика Несчастливцева даже глупо спрашивать вас о вашем актёрском амплуа.

– Мне кажется, что амплуа не существует. В наше время деление на амплуа «герой», «социальный герой», «герой-любовник», «комик» или «резонёр» устарело. Сегодня артист должен уметь делать всё! Быть трагичным и в комедии, как говорила Раневская. И наоборот, в трагедии искать юмор. Мне кажется, таков жанр современности.

Я фанат Туминаса

– Русского Отелло Арбенина вы играли дважды – в «Маскараде» у Константина Райкина и вот сейчас в Театре Сатиры, где он абсолютно бессловесный.

– И несмотря на то что он бессловесный, это всё равно очень поэтический спектакль, согласитесь. Да, нынешний мой Арбенин из одноимённого спектакля, наделён исключительно языком пластики. Учитывая, что на свете уже был Чарли Чаплин, сделать после него что-то исключительное – задача фантастическая. Я сначала боялся, потому что эта роль была для меня, актёра говорящего, творческим вызовом. Но когда мы начали репетировать, слова уже были и не нужны. Несмотря на то что я, конечно, обожаю лермонтовский «Маскарад». И считаю его одним из величайших поэтических произведений.

– А «Маскарад» Туминаса вы смотрели?

– О, конечно! Раз пять. Я фанат Туминаса. Я считаю, что «Война и мир» Римаса Туминаса в Театре Вахтангова – это просто грандиозный спектакль. А какой прекрасный спектакль «Евгений Онегин»! Литовец Римас Туминас сделал очень русский спектакль, в котором угадан пушкинский юмор и пушкинская лёгкость. Там нет перегруженности.

И знаете, самое что интересное? Самый лучший спектакль по нашей классике я видел совершенно не у русской труппы. Помню, как много лет назад итальянский театр привозил к нам «Ревизора». И это был лучший «Ревизор» в моей жизни – просто лучший. Если многие наши режиссёры стремятся в Гоголя «вчитать» что-то от себя, то этот спектакль был лёгкий и ясный.

– По сети ходит список «нежелательных» актёров, режиссёров и писателей. Так вот там и Туминас, и Серебренников и Крымов, гений театра наших дней. Как вы к этому относитесь?

– Никак не отношусь. Там, где принимаются такие решения, я не присутствовал. Пройдёт время, и всё встанет на свои места. Это всё равно как сносить памятники – ну, это глупо. Я никогда не забуду, как на вахтанговской сцене играл мой педагог Владимир Абрамович Этуш, всё это в моём сердце останется уже навсегда.

Не могу играть про коммуналку

– Максим, ещё о ваших героях – о чеховском Платонове. Мне кажется, что сегодня постановщики и актёры понимают Платонова как неудачника. А у вас он какой, Платонов?

– Неудачника? Да ну бросьте. Он просто человек, который не вписался в концепцию окружающего его социума. Это да. Но почему неудачник? Он человек большого ума, его любят женщины, – в чём же здесь неудача? Он как бы опередил своё время – абсолютно горе от ума. Но какой же он неудачник?

Мне видится, что вся проблема Платонова только от его ума и неспособности подстроиться под те условия, которые выдвигает общество. Он просто в них не вписывается, потому что масштабнее, чем все те люди, которых беспокоит только шахты. Мне кажется, наличие ума и юмора у человека – это уже большая удача.

– Это у нас-то? У нас это часто только мешает. Чацкого давайте вспомним.

– Вот, кстати Чацкого я ещё не играл.

– А кого бы вы и не стали играть? Кого ненавидите или кто вам неинтересен?

– Хм. Пожалуй, не кого, а что. Я не приемлю мат на сцене. Вот я бы не стал играть многое из, так сказать, современной драматургии, которую мне присылают в больших количествах. А я не могу это даже читать. Это что-то из жизни насекомых. Плоско всё, и ни про что.

Я не могу играть про коммуналку. Я должен летать, понимаете? У меня вот есть мечта – сыграть Мюнхгаузена. Я думаю, что герой, вытаскивающий сам себя из болота, – олицетворение времени. Такой герой людям нужен. Более того, я вообще олдскульно считаю, что задача театра возрождать душу. Не учить, Боже упаси! Возрождать. Спасать. Окрылять. Давать надежду. Понимаете?

Вот мы играли в Театре Сатиры «Опера нищих» (по мотивам пьесы 1727 года Джона Гея) – сложный для восприятия, жёсткий и трагический спектакль. Но я всё равно играл про свет в конце. Всё равно только так нужно – искусство не имеет ни географии, ни принадлежности, оно единственное спасение человека.

Поэтому я не могу играть про насекомых, понимаете? И мат мне не нужен. Хотя, есть даже актёрское упражнение: на репетиции задача легко достигается, когда ты её подмасливаешь матом. Но без него мне гораздо интереснее. Мне очень интересно сейчас репетировать булгаковский «Бег» в «Ленкоме». Его ставит Саша Лазарев, и премьера будет в феврале. Сколько лет прошло, а этот текст все тот же бриллиант.

«Купи штаны, Чарнота!»

– Бриллиант, конечно. Чем закончит ваш генерал Чарнота в этом спектакле? Вы же помните, что он Хлудову говорил в финале – «Ты Россию проиграл. Езжай, тебя там расстреляют. А я остаюсь».

– Я не согласен, криминала там нет, там есть необъятная русская душа, понимаете… Мне этим и близок Чарнота – потому что живёт в нём этот кураж: «Купи штаны, Чарнота!» – кураж, витальность и какое-то весёлое отчаяние. И при том, что спектакль абсолютно актуален, это вечная актуальность, и мы делаем абсолютно классическую постановку, без передергиваний, без сиюминутности. Выдающиеся произведения несут в себе какой-то общечеловеческий код и в этом их неоспоримая уникальность. И мой персонаж, генерал Чарнота, заканчивает абсолютно классически – он дальше пошёл.

Понимаете, его человеческая трагедия в том, что генерал, который привык сражаться, вынужден привыкнуть жить «тараканьими бегами» в широком смысле слова, и неважно, белый или красный это генерал, но вдруг он стоит на рынке и торгует игрушками. Представляете, какое отчаяние должно было произойти внутри, когда рухнул фундамент этого сильного человека! Такое отчаяние может вынести только русская душа.

– А кто вместе с вами играет в «Беге»?

– Хлудова играют Игорь Миркурбанов и Дмитрий Гизбрехт. Анна Якунина играет Люську, Иван Агапов и Андрей Леонов – Корзухина, а ещё там много молодёжи. Этот спектакль вообще очень ленкомовский по духу, с захаровскими нотками и красками. А у меня, знаете, какая-то кармическая связь с «Ленкомом». И Марк Анатольевич в каком-то высоком смысле мой режиссёр.

Я так скажу: мы одной температуры. Я считаю, Захаров создал необыкновенное чудо театра. Мне, увы, не привелось работать с ним, хотя это должно было произойти. И сейчас, когда шёл прогон одной из частей «Бега», я за кулисами налетел на косяк стола, ударился и ощутимо пробил голову. И тут я поднимаю глаза и вижу портрет марка Анатольевича. Ну, думаю, всё понятно, с кровью вы меня взяли.

Слово «никогда» становится страшным

– «Бег» режиссирует актёр Александр Лазарев. А у вас самого есть режиссёрские амбиции?

– Есть, и я их реализую. Уже второй год руковожу Концертно-филармоническим объединением в Сочи. Работаю с коллективами музыкантов и певцов, которых в Сочи огромное количество. Я их режиссёр, идейный вдохновитель и, если хотите, объединитель. В сочинском Зимнем театре я делаю спектакли, работаю со студентами.

Режиссирую концертные программы. У нас с музыкантами взаимная подпитка, музыканты – это же сложные инструменты, к ним нужен подход. Иногда артист поёт, а я думаю: ну вроде бы хорошо поёт, да, а интересно ли – нет. Надо помочь ему, чуть-чуть направить, мы что-то меняем – и вдруг это становится очень интересным.

У меня оркестр народных инструментов, и они, представьте себе, «Щелкунчика» Чайковского виртуозно переложили на народные инструменты! Я, идя за музыкой Чайковского, написал своего «Щелкунчика», и это уже не страшная сказка Гофмана, а светлая и полная любви история для детей. Теперь я с «Щелкунчиком» и с разными оркестрами езжу по разным городам, а мой директор взял и издал книжку. Я сам никогда бы этого не сделал.

– Почему?

– Я своим наследием не очень дорожу. Я вообще не живу прошлым, ничего не собираю. Потому что каждый день у меня какая-то новая работа. Знаете, мне скучно вздыхать: ах, какой вчера был успех, – потому что мне нужно сегодня, я ещё вижу для себя перспективу, – улыбается Аверин. – и с каждой новой работой я думаю: «Это не финал моей творческой жизни».

Тут ещё, понимаете, какое дело – я не считаю театр домом, семьёй. Потому что дом – он дома. Театр – это место твоей работы. И когда в театре начинают обрастать пледиками, чашечками и говорят «какая мы чудесная семья» – это значит, у них мало, что получается в работе, это значит, человек прирос к стулу. А он должен быть конкурентоспособным. А я не хочу прирастать к стулу. Если я пойму, что я где-то не нужен, я не стану говорить: «Ах! Я здесь до конца своих дней, я умру на этой сцене», – я уйду!

– Похоже, что ностальгия вам не свойственна.

– Как ни странно. Но она накрывает меня по людям, которых больше нет рядом. Не знаю, можно ли это назвать ностальгией. Когда я вспоминаю, о том как в детстве все были живы, все были рядом, и ты был абсолютно защищён, и много прекрасного было впереди, – я грущу. А сейчас слово «никогда» потихоньку становится страшным.

– Максим, вы человек чувства или мысли?

– Скорее всего, чувства, но мысли, по-моему не могут быть без чувств. Какие-то решения я принимаю на основании эмоционального импульса. И только потом анализирую с разных сторон. Но в принципе я интуит и всегда доверяю сердцу. Мне кажется, так и надо делать. Иногда, может быть, и разумнее было бы немного схитрить, но я так не могу. Понимаете? Мне потом самим с собой в аду приходится жить. Это уже не по мне.

– Вы как-то смеялись, что таксист сказал вам торжественно: «Я ваш кумир». А кто ваш кумир, кроме него?

– Ну… когда я играл императора Петра I, я прочитал огромное количество литературы о нём, и вдруг он стал для меня кумиром. Константин Райкин – мой кумир. Я считаю его своим мастером. Я не работал никогда с Андреем Александровичем Мироновым, но он, да, мой кумир. У всех, кого я сейчас называю, какая-то невероятная душевная мощь.

В музыке мои кумиры Чайковский и Рахманинов. Одно из больших моих сожалений – то, что я бросил фортепиано и бросил заниматься иностранными языками. Безумно жалею. Мне так нравится, как Олег Евгеньевич Меньшиков на сцене садится за рояль – он же блистательно играет! Если говорить о режиссёрах, то с ходу назову Феллини. А из драматургов – Островского, в пьесах которого заключена какая-то невероятная актуальность и концентрат русской жизни. «Доходное место» – это просто точнейшее попадание в яблочко.

Источник: https://fine-news.ru/maksim-averin-nalichie-uma-i-yumora-u-cheloveka-bolshaya-udacha/

Назад