Новая встреча кинозрителей с актером Максимом Авериным состоится в фильме режиссера Аллы Суриковой «Любовь и Сакс», который скоро выйдет на киноэкраны.

Свою фантастическую популярность Максим Аверин приобрел в 2008 году после съемок в телесериале «Глухарь». Мешки писем и восторженные признания в любви поклонниц не остановили артиста в его неуемном стремлении «уходить в каждой своей новой работе как можно дальше от предыдущей» в соответствии с завещанием великого Всеволода Мейерхольда.

Все эти годы Аверин продолжал искать новые способы самовыражения на сцене, создавать неожиданные телевизионные и кинообразы, сменив костюм капитана юстиции на форму контр-адмирала, телеграфиста, на халат врача в сериале «Склифосовский» и даже... на костюм пса. И вот теперь — новый образ. В комедийной мелодраме «Любовь и Сакс» народной артистки Аллы Суриковой Аверин сыграл главную роль — талантливого музыканта и саксофониста.

— Максим, вы работали с хорошими и успешными режиссерами. Как вам атмосфера на площадке комедиографа Суриковой?

— Так, как она, конечно, уже никто не снимает! Я и правда работал с большими мастерами, но Алла Ильинична — уникальна и неподражаема. Это так отличается от того, как снимаются сегодня сериалы!

— А как они сегодня снимаются?

— Это рутина бесконечная. Ты с семи утра уже на съемочной площадке, получаешь увесистую стопку текста. Сидишь, правишь его самостоятельно. Потому что одно дело — органика печатного слова, другое — когда артист должен его произнести в кадре партнеру. Съемки сериала идут нон-стоп, ты используешь только то, что наработал в другом месте. Например, в театре.

А у Аллы Суриковой я приезжал на площадку, две сцены в день — максимум. Есть возможность все обсудить, попробовать и так, и эдак. Я в эти дни просыпался с мыслью, что такого в моей жизни случилось хорошего? Ах да, работа с Аллой Ильиничной! Мы познакомились достаточно давно. Много лет назад на каком-то мероприятии, где меня в очередной раз обошли призом, Алла Ильинична подошла и сказала: «Не расстраивайтесь, Максим, вы — лучший. Я хочу вас снять в кино!»

Я поблагодарил, но, уже будучи воробьем стреляным, не слишком обнадежился. Я режиссерам мало верю, они все — обманщики, такая у них профессия. И вдруг спустя шесть лет Сурикова звонит и говорит, что у нее есть для меня сценарий. Я прочитал и обалдел: никогда ничего подобного не играл — саксофонист, талантливый музыкант! К тому же надо осваивать новый музыкальный инструмент!

— Она тут же захотела вас внешне изменить, наверное?

— Конечно, это же Сурикова! Мне сшили жуткий парик, я сопротивлялся как мог: «Алла Ильинична, я не буду в нем играть! У меня в нем голова болит!» А она очень по-женски и одновременно иронично уговаривала: «Поймите, Максим, вас все зрители видят суперменом. От этого надо уйти». Я пытался доказывать, что я артист и могу внутренне перевоплотиться. Но Алла Ильинична всегда добивается своего, она же режиссер!

— А в какой момент Сурикова началась для вас как режиссер?

— Когда дала мне первую режиссерскую установку, причем столь ясную и лаконичную, что дальше я уже точно знал, что надо делать. Я приехал на пробу с Женечкой Абдуловой — дочка Александра Абдулова должна была играть в этом фильме моего ребенка. Чтобы мы были больше похожи, нам сделали одинаковые круглые очки.

В кабинете, где шла съемка, висели афиши, и одна совершенно потрясающая фотография, от которой я просто не мог оторваться: на стуле сидела Сурикова, а за спиной у нее стояли «три богатыря» русского кинематографа— Андрей Миронов, Николай Караченцов и Леонид Ярмольник.

Я признался режиссеру: «Миронов для меня является… даже не кумиром, а какой-то абсолютной вершиной. Я к ней всегда стремился». Алла Ильинична услышала. И потом перед кадром подошла и шепнула мне на ухо: «Для меня будет вполне достаточно, если вы в кадре сыграете Андрея Миронова». Так я впервые услышал точную и образную режиссерскую задачу.

— А какой он, ваш Миронов?

— Его игру кто-то очень верно, на мой взгляд, определил как «оптимистичный пессимизм». Это абсолютно мироновское определение, не находите? Мы не были с ним знакомы. Но многие его высказывания мне близки. Например: «У артистов жизнь такая — ждать и торопиться». Я это примерил на себя, когда в один момент все знакомые вдруг стали меня спрашивать: «Что за передачи ты на ТВ ведешь? Ну зачем? Куда ты так торопишься?» Но я — человек, практически рожденный на студии «Мосфильм», — понимаю, что в нашей профессии непременно надо торопиться!

— А что, вы действительно родились на «Мосфильме»?

— Раневская однажды сказала гениальную фразу: «Профессию я не выбирала, она во мне таилась». Вот и во мне будущая профессия, видимо, тоже таилась. Мой отец работал на «Мосфильме». На этой же студии мои родители познакомились.

И, естественно, с детства они меня сюда привозили, предоставляя самому себе — благо территория была закрытая. Мы, мосфильмовские дети, видели съемки картин, которые потом стали шедеврами. Например, «Мы из джаза». Играли в декорациях картины «Мэри Поппинс, до свидания», по глупости протыкая их гвоздиком. Или бегали по яблоневому саду, который для фильма «Мичурин» посадил сам Довженко.

А однажды приперлись с удочками на мосфильмовский прудик и стали удить в нем рыбу. Прибежал директор, долго возмущался, кричал, удочки сломал, а мы искренне не понимали, чем же именно нарушили порядок.

— Потом вся эта «лепота» рухнула в одночасье? Вы ведь стартовали в кино как раз в период появления кооперативной продукции?

— В период чудовищного кооперативного кино, если уж быть честным. Первой моей картиной стала «Любовь зла», которая (на падайте со стула!) носила рабочее название «Скотина». Я, хорошо зная жизнь людей кино, понимал в тот период, что если нет съемок, если российский кинематограф ушел с экранов кинотеатра, то я должен сниматься в сериалах. Я не мог и не должен был сидеть и ждать, когда мне позвонит Никита Михалков!

Нельзя в нашей профессии ждать, потому что на лицо артиста каждый день смотрит зритель, а это лицо очень быстро стареет. А зритель говорит: «О, он уже не тот!» Вот что имел в виду Андрей Миронов! Поэтому я все время крутился, что-то делал, и дальше буду делать — петь песни, работать на ТВ, сниматься в сериалах. Я — разнорабочий и трудоголик.

— Наверное, при привычке жить в подобном ритме вы до конца дней будете благодарны Вадиму Абдрашитову, который вас разглядел и снял в главной роли в своем фильме «Магнитные бури»?

— Вот вам еще один пример большого мастера. Кого я до встречи с ним играл? Каких-то хулиганов, наркоманов. А он увидел не мои брюки-клеш и цепи на шее, а нечто иное. Если честно, я до Абдрашитова в полной мере не понимал, что такое кинематограф, не чувствовал его органики.

Я думал, что все должно быть обязательно на взрыв, как фейерверк, ярко, выпукло, на самой высокой ноте! А он меня все время осаживал и просил: «Спокойнее, Максим, спокойнее». А потом я увидел себя на экране. И все вдруг вокруг заговорили: «Боже, какие же у него глаза…» Это я к тому, что у любого артиста есть кладбище несыгранных ролей.

— При своей популярности вы наверняка нередко подвергаетесь нападкам критиков. Как относитесь к критике?

— Положительно, если критика продуктивна и что-то предлагает взамен. Но это уже сегодня я к ней отношусь спокойно. А вот молодому артисту критика может испортить жизнь. Один известный критик про Константина Райкина написал Галине Волчек: «Ваше последнее приобретение — большая ошибка». Каково Константину Аркадьевичу дальше было выходить на сцену в этом театре?

Или вот Татьяна Васильева рассказывала мне, как бежала читать рецензию на свой дебют в Театре сатиры и как ее походя — «оп!» — и размазали по асфальту этой статьей. Газетная критика — это всегда удар в одни ворота. Ты же не пойдешь потом морду бить корреспонденту. Я считаю, что с критиков, как и с врачей, надо брать клятву: «Не убий!»

— Завершается Год российского кино. Чего, с вашей точки зрения, нашему нынешнему кино не хватает?

— Зритель перестал верить нашим фильмам. Нам надо обязательно вернуть аудиторию, а это возможно, только если зритель увидит в фильмах собственное отражение. Вот когда на экранах появлялась Наталья Гундарева, вся страна замирала. Помните, в фильме «Двадцать лет спустя» она играла мать-героиню? «А ты кто?» — «Я мама». И вся страна верила и плакала. Причем Гундарева ведь работала без какого-то навороченного make-up.

А сейчас? Заходит сестричка в палату к больному — у нее на лице вечерний макияж, наклеенные дециметровые ресницы, прическа, как будто она на правительственный банкет собралась. Где уж тут ей за утки или швабру хвататься? Я, зритель, сразу ей не верю. Меня однажды Вика Толстоганова потрясла на «Магнитных бурях», когда к ней подбежала гример между дублями, а она сказала: «Отойдите, не надо мне на лице ничего рисовать!» Я подумал: «Какая!»

А потом увидел на экране, что ее лицо в этот момент не врет. Это настоящее лицо женщины, которая живет в рабочем поселке, у нее нет времени на все эти макияжи. Или вот актриса, моя партнерша, играет доярку, коса до пояса, сплетена аккуратненько и замысловато. Хотел бы я увидеть такую доярку, встающую на зорьке, чтобы передоить весь коровник, а до этого в ночи плетущую эту самую косу! Вот как только зритель увидит настоящее, он скажет: «Это — про меня, это — я», — и тогда, возможно, он и вернется в наши кинотеатры.

— Максим, возвращаясь к грядущей премьере, встречались ли у вас комедийные ситуации и во время съемки картины «Любовь и сакс»?

— Мы снимали в Серпухове под стенами местной тюрьмы. По сюжету мой герой играет на саксофоне, и его бывшие сокамерники умиляются, слыша волшебные звуки инструмента. Начались съемки. Ночь, звезды над головой, настроение самое романтическое.

И вдруг из окон реальной тюрьмы раздается грязная ругань: «Да заткнешься ли ты уже наконец?!» Правильно Сурикова повторяет: «Вся жизнь — комедия сплошная, но роль у каждого — своя!»

— А что, вы и вправду освоили саксофон?

— Не расставался с ним, брал во все поездки, репетировал ежедневно. Я вообще не приемлю равнодушия в профессии и халатного к ней отношения. Считаю, что раз уж взялся, то свое дело надо очень любить и заниматься им всерьез. Иначе зачем? Я люблю музыку, музыкальный жанр мне близок. Но изначально с саксофоном был на «вы».

Алла Ильинична дала мне изумительного наставника — саксофониста Веронику Кожухарову. Она музыкант — из избранных. Нам кажется, что женщина не способна овладеть этим инструментом, что он сугубо мужской, но если бы вы слышали, какие изумительные звуки Вероника извлекает из саксофона, разрушая этот стереотип!

— Вы ведь коренной москвич. Нравятся ли вам те изменения, которые сейчас происходят в нашем городе?

— Мне очень нравятся нынешние московские бульвары. И еще то, что город зеленеет, появляются деревья. Мне нравится, что у нас стали думать и о пешеходах.

Мне нравится, что в Москве внесены коррективы в отношении парковок, потому что пройти раньше пешему человеку по тротуару в центре было невозможно. Кто-то скажет, что за парковки надо платить. Да! Но ведь за них платит весь цивилизованный мир, и мы тут открывателями Америки не являемся.

Назад