Максим Аверин: «Я еле добрался домой и потерял сознание»

В честь Дня учителя мы открываем новую рубрику — «Мои университеты». Нас учат не только педагоги, родители и друзья, вовремя прочитанные книги — нас могут учить все и всё… Первым героем рубрики стал Максим Аверин.

– Я уверен, что каждый, кто приходит в твою жизнь – с хорошим ли, с плохим, – в какой-то степени учитель. Мне очень повезло: я встречал не просто хороших людей, а прямо-таки удивительных! Многих из них – в учреждении, специально предназначенном для учебы, то есть в институте. Как на актера они на меня оказали огромное влияние. Но я свою жизнь от профессии не отделяю: профессия – мое счастье и одна из самых важных вещей, так что, получается, повлияли и на меня как на человека. Я невероятно благодарен и этим людям, и Щукинскому училищу, ставшему мне малой родиной. Двадцать лет прошло после выпуска, но до сих пор помню всех однокурсников и все сыгранные нами отрывки. Думаю, без института моя судьба сложилась бы печально.

– В каком смысле?

– Я же окончил школу в начале 1990-х, а эти годы и правда были лихими, без смеха и иронии. Знаете, многих моих одноклассников уже нет на свете. Успешные ребята, хорошо соображали, занимались спортом, а потом заканчивали жизнь трагически. И мне от этого горько… Время перемен покалечило наше поколение. Лет до 16 я вообще не видел вокруг никакого зла и грязи – может, они и встречались, но меня от них защищала материнская любовь. А уж 16 лет были просто воплощенным счастьем! И вдруг я заметил, какая мерзость нас окружает. Что это? Все так резко вылезло наружу или я вдруг вырос и стал обращать внимание на вещи, не трогавшие меня раньше? Не знаю… Помню, как шел по Калининскому проспекту и видел развалы безобразной, аляповатой продукции, хамство, невежество и голодных, выброшенных на обочину жизни людей. Я с детства мечтал играть в театре, а тут понял, что всем не до искусства. Казалось, что театр никому никогда не будет нужен, что его сбросят с уродливого, грубого корабля современности. Я повернул с Калининского проспекта в тогда еще Вахтанговский переулок, к театральному институту, и увидел возле него прекрасных, талантливых молодых людей! Они что-то увлеченно изображали, кто-то танцевал, энергия бурлила, и она меня так захватила, что я сказал себе: буду учиться только здесь!

С первого раза поступить не удалось, но это тоже стало важным уроком, я его усвоил. Понимаете, растешь в обожании, слышишь всю жизнь, какой ты артист и талантище, и думаешь, что ты какой-то исключительный. Придешь в театральный вуз, а все с ума сойдут от счастья, скажут: «Боже, вы – наша надежда! Театр без вас погибал, а с вами расцветет!» То, что я провалился на экзаменах, меня сильно перевернуло: я понял, что в этом Вахтанговском переулке сотни, тысячи таких молодых и талантливых! Нужно доказывать, что ты чего-то стоишь. Не один раз доказать, а ежедневно доказывать. Мне скоро будет 42 года, и я так хорошо усвоил урок, что каждый день начинаю все сначала.

Вот в конце сентября у меня прошла премьера в Театре сатиры – музыкальный спектакль «Операнищих», пьеса XVIII века, по мотивам которой Брехт написал «Трехгрошовую оперу». Опять в моей актерской судьбе новый виток, и снова я иду как по зыбкому песку. Но мне нравится моя неуверенность. Иногда, бывает, устаю от нее, говорю себе: что это такое, ты взрослый дядька, заканчивай уже с метаниями и терзаниями! Но потом сразу: нет, стоп, так неправильно.

– Театром сатиры руководит Александр Анатольевич Ширвиндт, который преподавал у вас в Щуке. Припомнили ему в процессе обсуждения спектакля «Операнищих» зверства 20-летней давности?

– Вы что, я никогда не видел Александра Анатольевича в состоянии агрессии! Мы его ласково за глаза звали Шура. Александр Анатольевич – нежнейший человек, мудрый, все понимающий. Попадая под его колоссальное обаяние, даже неловко быть плохим. Он ставил спектакль «Два веронца» по Вильяму нашему Шекспиру, и на его репетициях не покидало ощущение, что мы исключительные, самые лучшие.

– Вы с детства хотели стать актером. А как переносили школу с ее математикой, химией и физикой?

– О школе у меня очень добрые воспоминания. Хотя знания по предметам, вами перечисленным, отскакивали от меня, как от стенки горох, – я и списать не мог по-человечески. В 9-м или 10-м классе даже грозили исключить из школы – у меня в четверти выходила двойка по физике! Маму вызвали в школу, там учителя в ее присутствии меня ругали на чем свет стоит. Но наша классная руководительница Надюша Тарасова меня поддержала – не хотела, чтобы человека сломали. Всех педагогов, кроме прочего, возмутило, что я во время этой проработки улыбался. Они мне: «Что ты улыбаешься?! Не понимаешь, какой серьезный вопрос мы решаем? Тебя могут из школы отчислить!» А я очень смешливый был, все происходящее мне почему-то показалось забавным. Я вообще постоянно улыбаюсь – это у меня от мамы. Если говорить о том, чему меня научила она: быть сильным и улыбаться, даже когда тяжело. Мама сама так живет. Однажды, классе в седьмом, я в школе вдруг почувствовал себя плохо. Иду к врачу: «Мне нехорошо». Он в ответ: «Ой, артист! Жалуется, а сам улыбается. Не получится у тебя с уроков улизнуть, давай учись». Я еле на ногах стоял от боли, но не плакал, а смеялся. Досидел в тот день до конца, но потом чуть не сдох!

– И сейчас говорите, что чуть не умерли, расплываясь в улыбке! 

– Ну, обошлось же. Я дошел до дома, потерял сознание, а дома никого не было. Возвращается мама с работы, а я лежу. Она перепугалась, вызвала скорую – врачи диагностировали приступ аппендицита, нужно ехать в больницу. Положили в 7-ю Тушинскую больницу. Перед ней огромное поле, на котором трамвай круг делает. Дело происходило под Новый год, и я его встречал в больнице, первый раз без мамы. Всю жизнь буду помнить, как 1 января смотрел из окна на заснеженное поле, а через него от трамвайной остановки шла моя мама. А больше не было ни души.

– А что в вас вложил папа?

– Он меня закалял и тренировал. Под его руководством я каждое утро зимой ходил босиком по снегу. 

– А сам он тоже ходил по снегу голыми ногами? 

– Он вдохновлял своим примером и до сих пор это делает. Папа в свои 72 года не просто в прекрасной, а в роскошной форме. Каждый день ходит по 30 км пешком, бегает, плавает зимой в проруби. В моем детстве он тоже был моржом, но меня в проруби не купал. Один раз в лесу мы с ним добежали до проруби, и он спросил: «Слабо нырнуть?» Я разделся и уже занес ногу, чтобы ступить в воду, но папа остановил: «Все, вижу, что не слабо, но пока не нужно». Спустя 30 лет я тоже для себя открыл купание зимой. Мы с друзьями на Крещение обязательно едем в Святогорье на Гремячий ключ, стоим в очереди, потому что там столпотворение, окунаемся и переживаем то, что сейчас называется модным словом «обнуление». Закаливание принесло отличные плоды: я распрощался с болезнями, донимавшими меня в детстве, простужаюсь с тех пор раз в пять лет. Вдобавок я стал очень выносливым. У меня почти никогда не бывает выходных, а 12-часовой или 16-часовой рабочий день – это норма. Так что родители выбрали очень правильную методику. Они еще на примере моего старшего брата Гены поняли, что спорт всему голова. Генка родился с пороком сердца, и вроде бы все должны были суетиться и скакать вокруг него. Но нет, с ним никто не носился, его просто отдали в спорт. И брат добился больших успехов в легкой атлетике, а проблемы с сердцем ушли. Да, и он, и я могли сказать: «Не могу». Но родители нам всегда отвечали: «А ты через «не могу».

– Не могу не спросить, что вы взяли от Геннадия. Старшие братья часто учат чему-то «хорошему»: пить, курить, ругаться красивыми нецензурными словами…

– Все, что вы перечислили, я постиг в пионерском лагере. Как говорил в миниатюре Аркадий Райкин, «пить, курить и ругаться матом я начал одновременно». Мне казалось, что все это сделает меня старше. В своем желании скорее стать взрослым и самостоятельным я не ограничивался приобретением вредных привычек. В 12 лет пошел работать, причем зарабатывал приличные деньги! По собственному почину большую часть зарплаты отдавал маме, себе оставлял только на карманные расходы. Я устроился на почту. Очень рано вставал, каждый день гладил форму: мама приучила, что ходить в мятом – моветон. Потом бегал, отправлялся в школу, а вечером шел на работу. Родители пытались отговорить, им не нравилось, что я настолько себя нагружаю, но заставить меня бросить работу они не могли. С нас с Генкой спрашивали, как со взрослых, но и относились соответственно. Мы не были обделены их лаской и нежностью, но сюсюкать у нас было не принято.

– Принцип «я не могу, но сделаю через «не могу» применяли, играя в театре или в кино?

– Я высоты боюсь просто ужасно. Летать на самолете даже люблю, а вот на 20-м этаже из окна смотреть страшно. На съемках первого сезона «Глухаря» нужно было упасть с 3-го этажа: меня оттуда по сюжету сбрасывают, так что надо было не прыгнуть, а свалиться. И я решил, что самое время бороться с фобией высоты, и всех обманул. Сказал, что замечательно умею летать с 3-го этажа и делаю это каждый раз, когда на съемках предоставляется возможность. Прибежали продюсеры: «Это точно?» – «Конечно». Подписал бумажку о том, что претензий не имею, если что, – и прыгнул. А на мне же микрофон был, и я, упав, выдал тираду, по которой было ясно, что летел я с высоты первый раз и боялся дичайшим образом. Побелевшая режиссер Гузэль Киреева спросила: «Ты на самом деле никогда раньше не прыгал? Зачем ты это сделал, преодолеть свой страх хотел?» Тут уж можно было признаться… Потом я еще несколько раз прыгал – было страшно, но первобытного ужаса я уже не испытывал. Вообще мне нравится открывать для себя что-то новое: это хорошее состояние, и артисту оно необходимо.

– Благодаря съемкам в «Склифосовском» вы, наверное, теперь профессионально уколы делаете.

– Так и не научился, но имитирую убедительно! Когда согласился сниматься в этом сериале, сразу поставил условие: на площадке должен быть консультант – практикующий хирург. Невозможно же смотреть фильмы, где в кадре удаляют аппендикс, но при этом уверяют, что вырезают гланды. Мне было важно, чтобы мы не выглядели ряжеными, которые говорят: «Мы хирурги, мы сейчас будем оперировать!» У людей, ежедневно совершающих эти подвиги, нет никакой истерики. У них все обыденно, даже с юмором. Мне кажется, у меня получился живой доктор. С чувством юмора, но без тотальной иронии, которой сейчас много и которая меня пугает. Инструмент я научился держать, швы накладывать, узелки вязать – если этого не сделать, неправда сразу вылезает. Когда наш консультант Михаил Михайлович смотрел на меня у режиссера на мониторе, он сказал: «Не знаю, какой Аверин актер, но хирург отличный». Считаю это серьезным комплиментом.

Назад