Максим Аверин: Самое главное в жизни – любовь, ради неё все мы, собственно, и живём

Известный актёр рассказал рязанским журналистам о спектакле «Отелло», о своих ролях в театре и кино, а также о своём отношении к жизни и любви.

В четверг, 16 апреля, в Рязанской областной филармонии прошла пресс-конференция с участием Максима Аверина. Известный актёр привёз в наш город спектакль «Отелло», в котором он сыграл главную роль.

Беседа с журналистами получилась очень душевной, на удивление глубокой и искренней. Максим старался на каждый вопрос отвечать подробно и правдиво. И хотя по времени разговор получился недолгим, успели обсудить отношение к любви и жизни, поговорили о театральных и киноролях, о жизненных ценностях и вере в Бога.

Как говорится, из песни слов не выкинешь. Поэтому мы решили привести наше общение так сказать в оригинале, не добавляя ничего от себя и не вырезая.

Что для вас роль Отелло? 

- Сначала - о чём эта пьеса. Эта пьеса о человеке, который никогда не знал, что такое любовь, он привык быть воином, героем, полководцем, кем угодно, но любить он не умел. И вдруг Господь даёт ему это чувство. Но поскольку он не умеет с этим обращаться, он уязвим. Эта пьеса сродни «Маскараду» Лермонтова. Когда ты вроде всё знаешь в этой жизни, когда всё испробовал, испытал, и Господь тебе говорит: "А ну-ка, пройди и вот это испытание". И самое главное испытание, испытание любовью, человек не смог пройти. Вот, наверное, про это история и роль.

Мне в жизни уже посчастливилось работать с таким материалом, как «Маскарад», и для меня Отелло - большая радость и счастье актёрское. Можно о любой другой роли мечтать в моём белокожем варианте, но роль Отелло… Я ведь не то что не предполагал, а даже и не фантазировал в эту сторону. И вдруг у театральной компании «Свободная сцена» родилась вот такая идея. И поскольку у нас длительная дружба, они решили удивить меня вот таким материалом. Чему я безмерно рад и благодарю их за это.

Как вы относитесь вот к такой современной постановке классики? 

- Мир сейчас не имеет расы. Кто такой Отелло? Это раб, добившийся того, чтобы стать воином. А сейчас тема другая, сейчас другие рецепторы восприятия. Мы можем говорить только на одном языке – языке любви. А не про угнетённую расу, которая где-то чего-то там…

Человек, не ведавший нежности, подобен великану, взявшему вещь из тонкого хрусталя. Он её уронит, потому что не знает, как с ней обращаться. То, что это современно – это правильно.

Ну как я отношусь? Я что, должен был выйти намазанным гуталином? Не дай Бог, потому что вы бы смеялись, а не смотрели.

Хитрость времени ещё в том, что мы стали очень циничными, привыкли к другому ритму. Многие, не все, но многие, если вдруг увидят слишком эмоциональную реакцию на песню«Нежность», скажут, что это пафос. А я считаю, что это прекрасно. Мы стали воспринимать всё достаточно жёстко.

Эта постановка совершенно соответствует современному миру – брутальному и жестокому. И посреди этого металлическо-цементного времени есть самое главное – любовь, ради чего все мы, собственно, и живём. Почему играют все мужчины? В этой абсолютно брутальной истории женщине-актрисе было бы трудновато принимать участие в мясорубке. Это очень жесткое действие. Но в результате будет красиво.

Как по-вашему рязанская публика воспримет эту пьесу?

- Вообще для чего театр? Он нужен для того, чтобы человек хоть иногда освобождался от суеты будний наших, и театр давал бы ему жизнь. Ведь мы в нашей суете совершенно забываем о самом главном нашем предназначении – жить и любить. Мы занимаемся огромным количеством пустодельных дел, и совершенно забываем о себе, о тех, кто рядом, кто нам необходим. Сейчас особенное сумасшествие в мире, потому что огромное количество фриков. Нам подменяют музыку какой-то целлулоидной музыкой, нам перемешивают любовь с журналом «Флирт», который раздают на дорогах. Идёт огромная дезориентировка и подмена – как бы любим, как бы дружим, как бы вместе. Поэтому мне бы хотелось, чтобы театр занимался главным предназначением – возвращать человека к человеку. И даже если это трагедия, в ней всё равно есть глубокий смысл.

Я понимаю, что многие говорят: "Ну, давайте развлечения. Я бы мог каждую неделю приезжать в Рязань с разными названиями, «Пирожки с чем-то», «Красная шапочка» и всё остальное. Но я не хочу просто вас развлекать. Конечно, мне нравится, когда зритель улыбается. Для меня это вообще великая честь. Но я бы хотел, чтобы после моих спектаклей зритель выходил воодушевлённый, с желанием жить и все-таки стремится к самому светлому. Ведь что такое жизнь? Это путь к светлому, к Богу. Ведь Бог создал нас себе подобными. Он ведь не создал нас рыбами, крысами… Он дал нам возможность быть похожими на него. И весь человеческий путь – это стремление хотя бы приблизиться к пятам его. Извините за такую проповедь, но это абсолютно моё мнение.

Чем отличаются роли в кино от ролей театральных?

- Вы знаете, сейчас ко мне на улице подошла девушка, она не назвала ни «Глухаря», ни «Склифосовского», она сказала: «Спасибо вам за «Гранатовый браслет»». Понимаете? Вы не думайте, что я не люблю эти роли. Я их люблю, они очень многое мне дали. Они дали мне широкую популярность, дали мне возможность ездить по стране с моно-спектаклями, со спектаклями «Отелло» и «Всё о мужчинах». Конечно же, имеет значение телевидение и кинематограф. Он даёт вот такую вот широкую известность. И отказываться? И говорить: «Не задавайте мне вопросы про Глухаря»?… Нет, я очень люблю эту роль, потому что я её сам делал. Я её за три года сделал от А до Я. Почему я ушёл оттуда? Я ведь мог и десять лет там сниматься… Потому что я люблю эту роль и не хотел, чтобы она стала такой же привычной, как туалетная бумага, такое привычное отдирание четырёхслойное. Я люблю свою работу и ею дорожу. Потому что мне хочется, как Зельдину, в 100 лет выйти к вам ещё на сцену.

Я сейчас закончил и со «Склифосовским». Четвёртый сезон станет последним. Надо идти дальше.

У меня сейчас тот возраст, когда для меня открывается огромное количество прекрасных ролей. Так давайте я вас ещё удивлю.

Как только я понимаю, что здесь я всё уже знаю, то мне не интересно этим заниматься. Значит я должен идти дальше, там я уже все сделал.

Сама по себе пьеса «Отелло» сложная, и постановка очень необычная. Как вы думаете, публика готова к такой постановке? Как вы относитесь к заголовкам «Люди шли на Глухаря, а получили Отелло»?

- Вы знаете, люди пишут такие статьи… Например, «Глухарь сыграл Пигмалиона»… Мне известны эти статьи… Вы понимаете, это сложный материал, и если бы мы не видели отдачи, то давно бы уже закрылись. Конечно же, ожидание несколько другое у публики, развлечения хочется. Но моё глубокое убеждение – зритель должен всё равно смотреть серьёзные произведения. Потому что в этой пьесе затрагивается самый главный наш смысл жизни. Поэтому я надеюсь, что мой зритель готов к этому. Если он пришёл на меня, значит он готов, и я в нём уверен. Тот кто не мой зритель, он не придёт. Хотя я здесь не один играю…

У вас очень много разноплановых ролей. Ваша любимая роль и самая ненавистная?

- Они все любимые. Если бы я их не любил, тогда этим не надо было бы заниматься. Все они по духу мне близкие. Есть несколько фильмов, которые я бы просто если бы мог, то сжёг бы. Я их не буду называть, потому что там многие люди работали. Но одна из последних любимых это, наверное, роль в «Гранатовом браслете». Там произошла какая-то химия жизни: я поступал с этим произведением в институт, первые мои педагогические отрывки были оттуда, был написан романс «Гранатовый браслет» для меня композитором Лорой Квинт, и фильм сняли. Это уже что-то судьбоносное. Главное, чтобы так же не закончить – без пули в голове.

На днях показывали замечательную программу про Маяковского. Это очень интересная личность, которая до сих пор не разгадана. И вот расшифровали, что он написал в последней записке: «Ухожу, потому что одни мерзавцы». Я не хочу дожить до такого состояния, когда я вдруг разочаруюсь в мире, в людях. Пока я ещё терплю многие человеческие выходки. Терплю. Пока ещё не разочаровался. Но не дай Бог это наступит. Каждый день каждый из нас выходя из подъезда, из собственной квартиры находится под обстрелом бытовухи, злобы, ненависти и всего остального. Каждый день под расстрелом… Поэтому берегите себя.

Участие в телешоу в качестве ведущего или члена жюри даётся вам легче, чем игра в спектакле? Или это совершенно другая профессия?

- Это другая профессия. Считайте, что я просто разнорабочий. Как, впрочем, и артист театра. и артист кино - это тоже разные профессии. Одно дело камера, а другое – энергетика, которая должна долетать до 25 ряда. А так я чувствую камеру, понимаю её, у меня с ней какая-то жизнь, взаимоотношения. Это другая история, которую я вдруг органично почувствовал. Мне это нравится. Телевизор - это широкая аудитория. Очень многие люди кроме этого «окна в мир» через телевизор не видят другого. Мне приятно, что когда я иду по улице, люди мне улыбаются. Значит, не зря живу.

На улице часто вас узнают? Просят автографы?

- Вы понимаете, если я сейчас буду говорить: «Ой, что вы! Меня никто не узнаёт, ну что вы, хожу по улицам – никто не знает, прихожу на сцену – в зале пусто»… Не заставляйте меня быть не скромным.

Говоря о разноплановых занятиях в вашей жизни, расскажите о том, как вы стали редактором нескольких выпусков журнала «Антенна-Телесемь»?

- Мне очень нравится писать. Мне это доставляет радость. Но я пишу всё время в стол. А тут ко мне приехали друзья из журнала «Антенна-Телесемь» и говорят: "А давай-ка мы вот такую историю придумаем?" Я говорю: "Хорошо, но с условием, что я не просто обложка, а я действительно к этому подключаюсь." И мы сделали три номера.

Я до сих пор там печатаю какие-то свои литературные эссе. Очень было сложно знаете в чём? Что такое журналистика? Это краткость. Вместить в 1000 знаков всю идею и мысль сложно, у меня начинается сразу "тут подробно, а там это…" А мне – нет, Максим, давай коротко. Я им присылаю, а они мне – ты ж не книгу пишешь. Хотя они же теперь мне говорят: "Давай писать книгу." Но я думаю, что мне пока рановато ещё писать. Но как только созрею, всех сдам, всех – с кем, когда и где!

О чём бы вы хотели написать в будущем?

- Скажу. Эта книга была бы о том, как сохраниться в этой жизни. Вот заметьте, заканчивает человек институт, он окрылён и думает, что он… вот приведу на вашем примере – на журналистике. Заканчивает и думает:"Вот я сейчас буду печататься в «Нью-Йорк Таймс». А ему говорят: "А ты не хочешь ребёнка своего накормить, а ты не думал о том, что нам надо улучшить жилищные условия?" И человека вынуждают идти и заниматься вот этой порнографией типа папарацци. Сначала это меня дико возмущало. Я думал: "А как моя мама будет на это реагировать? Это же абсолютная ложь!" А доброжелатели, они же как: маме моей приносят – смотри, что здесь написали. А у мамы моей инфаркт! И я вдруг понял, что у меня есть вакцина против этих людей: если они хотя бы что-то купили своим детям на доход от статьи обо мне, ну и слава Богу. Теперь я смотрю на это так.

А что мне остаётся делать? Мне надо просто принять существование этой жизни, если меня закон не может защитить… ну что мне остаётся делать? Это удар в одни ворота. Понимаете? Подписано «Василий Пупкин», а там на самом деле совершенно другой человек за этим стоит. И редакцию эту никогда не найдёшь. Никогда не понятно, кто тебя у подъезда фотографирует и ждёт. Один просит автограф и потом публикует фотографию с подписью «это мой друг». Что мне остаётся делать? Мне нужно только принять этот мир, а иначе это борьба с ветряными мельницами.

У меня полно других задач посложнее. Чтобы сегодняшний спектакль прошёл хорошо. Чтобы сегодня публика приняла эту работу. Понимаете? У меня другие цели. Я уже имею право не обращать на это внимания. Я работаю и наслаждаюсь этим. Помимо того, сколько людей меня любят, поверьте, столько же меня и ненавидят. Ну и что? Я им всем желаю счастья.

Назад