За пять лет Максим Аверин вошел в "золотую обойму" самых востребованных, кассовых (и, естественно, талантливых) артистов постсоветского театра и кино. Служит в "Сатириконе" у Константина Райкина. На театральной сцене играет В.Шекспира, Б.Шоу, других классиков. Может, и дальше играл бы их с упоением, если бы в 2008-м не появился на ТВ в прайм-таймовом сверхпопулярном "Глухаре". А впоследствии — в таком же массами востребованном "Склифосовском". Самых "топовых" телефильмах последнего времени. В первом, уточню для инопланетян, он — мент, а во втором — лекарь. С тех пор, как писал поэт С.Есенин, "в переулках каждая собака знает его легкую походку". 

В Киеве любимец женщин и продюсеров намедни и сыграл… собаку. По кличке Чарли. Двенадцать серий произведения готовит к показу Первый российский канал (производство "Стар-Медиа"). Тем временем, засыпая и просыпаясь в киевской гостинице, наш лицедей-артист видит себя на всех местных телеканалах в "3D": почти одновременно здесь запустили повторы всех его телехитов. И он оторопел от засилья собственного "светлого образа". 

Поэтому договариваясь с артистом о встрече, предупреждаю: ни слова о социальных работниках, ментах и врачах, оставим эту радость для таблоидов, а поговорим просто так — "за жизнь, за театр". 

— Максим Викторович, о чем чаще всего вас спрашивают профессиональные собеседники из СМИ? Об этих, небось, о рейтинговых… 

— О продолжении "Глухаря" могут спросить. Да о чем угодно. Но в принципе, я сам выбираю, о чем и с кем говорить. И мне совершенно необязательно идти на поводу у интервьюера, в зависимости от его настроения или компетентности. Хочу быть зависимым только от одного…

— От чего? Или кого?

— Только от своей профессии. А не от глупых вопросов. 

— Простите, но ведь профессиональная зависимость — похлеще зависимости медийной. Той, у которой вы сейчас в плену. Судя по количеству публикаций и светских хроник. 

— Так ведь моя профессиональная зависимость — это зависимость счастливая. Желанная. Я же никогда не мечтал стать космонавтом или учителем. Только артистом. И в этом "плену" — мое счастье. 

—Есть довольно строгая формула актерского труда: "самая жестокая профессия". Помню подобные заголовки в журнале "Советский экран", когда писали о западных звездах. 

— Жестокость этой профессии в большей степени ощущают женщины. Потому что они чувствуют свои годы. Ускользающее время. И не у всех получается легко и органично перейти в другое амплуа, на характерные роли. 

К тому же, заметьте, сегодня в нашем театре и кино практически не востребовано такое амплуа как "комическая старуха". Их нет! И актрис, подобных Фаине Раневской (она как эталон в этом амплуа), тоже нет…

— И не будет. 

— Но были, правда, исключения, когда замечательная советская кинозвезда Лидия Смирнова в 80 лет открылась как блистательная острохарактерная актриса. 

— Да, ее последний фильм "Наследницы".

— В общем, "время и амплуа" сейчас заметно изменились. 

— Какое бы ни было время, но вы-то наверняка слышали, что Первый канал собирается снимать байопик о Фаине Раневской. А значит, те люди и их амплуа по-прежнему нужны Рейтингу. Хотя по причинам злобной субъективности все эти проекты отношу к категории "преступление без наказания". Ну кто может и кто посмеет сыграть ее?! Если совесть отключена, то хоть бы мозги включили, прежде чем заявлять подобное. 

— Послушайте, но ведь это же "художественное полотно", а не документальный фильм. А здесь может быть тот или иной взгляд на человека, на известную личность в историческом контексте. Как на Петра I например, были разные взгляды художников, писателей, кинематографистов. Но, пожалуй, одним из самых точных отражений этой личности в искусстве, на мой взгляд, стала скульптура Михаила Шемякина. Потому что у него "свой" Петр. 

Ну и потом… Что вообще мы знаем о Раневской?! Да вообще ничего не знаем. Без конца переиздают эту пошлейшую книгу "Судьба-шлюха". Но разве сборник реприз может отразить глубину и масштаб ее личности? 

— Вы это защищаете, потому что и сами снимались в подобном байопике. В "Фурцевой". И играли, кажется, первого мужа Екатерины Фурцевой, Петра Биткова. 

— Да, ну и что?! Та же Фурцева — сложнейшая и интереснейшая личность. Правда, были из мира культуры люди с громкими именами, которых продюсеры хотели пригласить в наш фильм. Но создатели столкнулись с жесткими и безапелляционными ответами: "Нет, никогда! Она испортила мою жизнь!". Личность-то советского министра культуры — многогранная. А у нас с Таней Арнтгольц в том фильме была линия эдаких Ромео и Джульетты советского розлива. Играли любовь на фоне эпохи, предполагавшей становление "новых людей". 

И потом, ведь и байопик, биографический фильм, может быть разным. В зависимости от режиссерского подхода. Вспомните картину "Телец" Александра Сокурова о Ленине. Замечательный фильм. И это "другой" взгляд на "другого" Ленина. 

— Ну, Сокуров — он и в Африке Сокуров. Большой режиссер.

— Просто надо не всем желающим в этом мире раздавать ответственную должность — "режиссер". Мне, поработавшему со многими мастерами, как с режиссерами, так и с прекрасными актерами (а в их числе и Константин Райкин, и Людмила Гурченко), об этом говорить можно… Может быть, в нашей профессии, как в никакой иной, важно помнить формулу: "Жизнь — это "нет!". Не все и не всем позволено. В искусстве. Помню, мои педагоги в Щукинском говорили: Нет ничего страшнее слова "никогда". Кажется, пока ты молод, пока тебя приглашают, это будет продолжаться бесконечно. Но мало-помалу список "соблазнов" профессии сокращается. И ты понимаешь весь ужас слова "никогда". 

— Но вам-то рано еще на эти темы философствовать. У вас-то еще все впереди. Хотя и сделано немало. Вот сколько вы сделали спектаклей с режиссером Юрием Бутусовым, которого сегодня считают одним из лидеров современного российского театра? 

— Три. 

— А почему же он вас в свою нашумевшую "Чайку" на сцене "Сатирикона" не позвал? Кому еще играть Тригорина? 

— Мы расстались. Мне показалось, что Юра меня не во всем понимает. Не всегда слышит. Да, вы угадали, я должен был быть Тригориным. Но пришло ощущение, что мы с ним говорим на разных языках. 

Но все это не отменяет моей любви к нему как режиссеру, замечательному мастеру. И я благодарен ему невероятно за работы, которые мы сделали в "Сатириконе". 

Совсем недавно видел его спектакль в московском театре имени Пушкина — "Добрый человек из Сезуана" по Брехту. Ну что я могу сказать? Гениально! Гениальный спектакль. Гениальная Сашка Урсуляк. Причем та актриса, которую я вроде бы знаю. Но, оказалось, что совсем не знал ее, пока не увидел в спектакле Бутусова. Шекспир, Брехт — это его драматургия. 

— Вы репетировали с ним. В чем особенности его работы с актером? Он сам все "показывает"? Или только рассказывает? Или дает полнейшую свободу действий, отпускает на волю? Что это — этюды, методы проб и ошибок? 

— Все вместе. И этюды, и пробы. При этом он ничего не навязывает. Сегодня на репетиции ты можешь быть у него Гамлетом, а завтра — Гертрудой. Кем угодно можешь быть. Любая форма ему интересна, потому что сам этот художник очень интересный. 

Вот спросите, почему Константин Аркадьевич Райкин для меня идеальный? 

— Прямо-таки "идеальный"? Разве бывают идеальными худруки? 

— А вот он идеальный! Потому что в Константине Аркадьевиче — "шкала страстей". Подлинных. От и до. И говоря о Райкине или о Бутусове, хочу подчеркнуть следующее, очень важное… Режиссер всегда должен быть лучше артиста. Тогда мне и будет с ним интересно. 

— В театре, допустим, такие чудеса еще случаются. В виде отдельных режиссеров. Но в современном кино… В этой "сплошной лихорадке будней". 

— Такие встречи тоже возможны. Мне было интересно с Мирославом Маличем. С Сережей Поповым, когда работали над "Фурцевой". 

Я должен быть глиной и пластилином в руках режиссера. 

Я должен смотреть ему в рот — со своим открытым ртом. 

С Мирославом Маличем после съемок мы подолгу беседовали на разные творческие и жизненные темы. И впоследствии я даже написал ему: "Благодарю за те беседы!". 

Режиссер должен вложить в артиста свое знание о жизни и научить его каждый раз по-новому смотреть на мир, на людей, на обстоятельства. 

— Сейчас в Театре Наций вы репетируете одну из главных ролей в шекспировском "Укрощении строптивой". Вместе с Чулпан Хаматовой. И кстати, чья это идея вас "объединить"? Евгения Миронова или Романа Должанского? Или режиссера? 

— Честно говоря, не знаю, чья это идея. Возможно и режиссера Романа Феодори, ученика Бутусова. Но знаю, что в моем графике этот проект стоит особняком. Несмотря на перенасыщенность этого графика, я не мог сказать "нет", когда узнал, что моей партнершей будет уникальная Чулпан Хаматова. И, естественно, руководитель театра Евгений Витальевич Миронов — мой кумир. 

— Заранее интригует ваш тандем с Хаматовой. Интересно, что предложит режиссер в новом прочтении пьесы: "была ль любовь меж ними"? Или между ними была лишь игра? Притворство? "Поединок своеволий"? 

— Ну, конечно, любовь! Порой, достаточно соприкосновения двух проводков, чтобы вспыхнула искра. Ведь даже когда говорят "полюби себя", это значит — иди к свету, иди к Богу. Вверх… Как сказал Лорка, "к изначальному влажному трепету мира". 

— Вы верующий человек? 

— Бог внутри. Можно бить челом и при этом оставаться безбожником. И можно соблюдать посты — только ради похудения. 

А пост — это не для "диеты", а для очищения духа и воспитания воли. Вы спрашиваете, верующий ли я? Помню, был еще ребенком, когда отмечали 1000-летие Крещения Руси (тогда это стало уже "можно"), и для меня это казалось чем-то прекрасным и потрясающим, сказочным. А сейчас, думая о Боге, хочется… сохранить душу. Чтобы тебя не листали чужие липкие руки (как листают журнальные страницы) — и затем не выбрасывали…

— Во что еще сегодня можно "верить" человеку XXI века, внимая новостям в Интернете? В прогресс? 

— Вы что?! Прогресс убивает человека! Прогресс — не всегда залог раскрытия духовного и творческого начала в человеке. Вот назовите мне поколение современных русских писателей, которое хотя бы попыталось изменить этот мир. Ну Прилепин? А еще? А их-то и нет! Вот поэтому, когда вы спрашиваете о любви в шекспировском спектакле, то вне зависимости от режиссерской концепции я уверен: эта любовь была. Она была ниспослана им Шекспиром, как подарок Бога. 

— Ваш творческий вечер называется "Все начинается с любви". Года два назад вы выступали с этой программой в Киеве… 

— Что такое два года? За это время я все изменил в программе. Убрал блок "вопросы—ответы". Оставил только стихи. И если зритель пришел на мой спектакль, то он заведомо знает, чего хочет. 

Теперешний мой поэтический спектакль — монолог. И в этом монологе, как мне видится, есть темы времени, человеческого одиночества, человеческой растерянности, которая возникает опять-таки из-за стремительного прогресса. Как? Что? Куда несемся? В эту программу вошли стихи Давида Самойлова, Иосифа Бродского, Владимира Высоцкого, Бориса Пастернака. Естественно, Владимира Маяковского. Это мой взгляд на поэтов — сквозь призму их произведений.

— Тем временем, многие поклонники часто смотрят на вас сквозь "призму" СМИ. И видят образ, нарисованный прессой. 

— Как-то недавно после съемок решили повеселиться и купили хомячков "говорящих". В Интернете появляется заметка: "Он живет с хомячком!". 

Еще какой-то казус происходит на съемках. Пишут: "Он живет с резиновой женщиной". 

— А чему удивляться? Ведь не так много сегодня артистов, медийно привлекательных. Тут, наверное, радоваться надо. На новости о вас "кликают", эти новости рейтинговые. 

— Ну поверьте, мне же хватает чувства юмора, чтобы определить, кто подобное сочиняет — либо мудаки, либо бездельники. После разных глупостей в СМИ я же не о себе думаю — я думаю о маме. Которая переживает, когда ей попадается подобная чушь на глаза. Я и говорю: "Мамочка, все нормально, все хорошо!". 

— Переживает?

— Переживает, конечно. Не хочет, чтобы сына ее порочили. 

— В 1997-м вы закончили легендарное Щукинское училище. Но почему вас не взяли в Вахтанговский театр? 

— Может быть, и слава Богу, что не взяли. Тогда в этом театре был другой период. И сейчас другой. Для Вахтанговского режиссер Римас Туминас — как спасение. Кстати, и в "Сатириконе", и в Вахтанговском идет одна и та же пьеса — "Ветер шумит в тополях" ("Тополя и ветер"). Иногда эти работы сравнивают, хотя разные они, и режиссеры разные.

— Есть сегодня на земле режиссер, с которым вам хотелось бы поработать, плюнув на все сериальные графики и выгодные гонорары? Кто мог бы стать этим недосягаемым режиссером? 

— Недосягаемы все. Если гениальны и талантливы. Но, правда, есть такая вещь, как несовпадение — время, занятость. 

Недавно мне поступило заманчивое предложение от одного крупнейшего европейского режиссера. Но я понял, что не смогу даже попробоваться у него, поскольку от меня зависит много людей в театре. Так как я артист действующий, артист репертуарного театра. 

— В своем "Сатириконе" вы недавно сыграли профессора Хиггинса в "Пигмалионе" Бернарда Шоу... 

— Да, но наш спектакль называется иначе — "Лондон-шоу". 

— А кто Элиза Дулиттл?

— Элизу играет замечательная российско-афро-американская актриса Елизавета Мартинес Карденас. Я поначалу немного расстроился, подумав, как же много этих "Пигмалионов" в Москве: Сергей Маковецкий в "Современнике" в спектакле Галины Волчек. Антрепризные проекты… И потом… Многое разительно изменилось в восприятии этой пьесы! Изменились каноны правильного словосложения — то, о чем писал Бернард Шоу. Теперь многие "каноны" разрушены — элитарность, высший свет… В это сейчас вкладывают другие смыслы. Та же элитарность порой определяется размерами "пельменей в губах", а не внутренним содержанием. Тем, что предопределяло метаморфозы Элизы Дулиттл. 

— Так этот "Пигмалион" — о преображении героини или все-таки о любви? 

— О преображении посредством любви. Ведь человек может родиться где угодно — в трущобе, в степи. Но его внутреннее содержание, его способность к преображению часто совершенно не зависит от места рождения или прописки. 

— У вас уже лет пять жестко расписан график — съемки, спектакли, гастроли. А отдых? А накапливающуюся усталость куда выплескивать? 

— А я же не устаю от того, что делаю. Социальная, бытовая жизнь меня утомляет гораздо больше. Эта жизнь меня иногда просто растаптывает! Но как только подхожу к авансцене, к кулисам — тут и начинается отдых.

Реально эта профессия может делать чудеса. Она и сохраняет молодость души моей. Как известно, у каждого художника есть свой исходный материал. У скульптора — глина, у танцовщика — тело. А у драматического артиста — душа его. И, на мой взгляд, артист, как и художник, тоже должен быть голодным. Но "голодным" — к работе. Только тогда он и найдет себе "отдых".

Назад