Максим Аверин: «В Шекспире — гибельные выси, там невозможно соврать»

Популярный артист — о том, чем хороша современная антреприза и почему актер театра и актер кино — противоположные профессии

«Отелло» — третий проект петербургской антрепризы «Свободной сцены», после постановок по живому хорватскому классику Миро и Вампилову. Женские роли в премьерном спектакле по шекспировской традиции исполняют мужчины. Любимец публики Максим Аверин сохранил мужскую идентичность — играет Отелло. С актером встретился корреспондент «Известий».

— В вашем репертуаре Шекспир занимает особое место. Какие возможности он дает лично вам?

— Понимаете, в чем дело... Время, в которое мы живем, окрашено полутонами. Полудружба, полулюбовь — мы оккупированы электронным, синтетическим миром. В Шекспире, пафосно скажем, гибельные выси, и там невозможно соврать. Там нельзя прикрыться режиссерскими «наворотами», инсталляциями. Чтобы играть Шекспира, нужна огромная душа. Театр как рентген, сразу же видно, кто перед тобой.

— Актерам, занятым в «Отелло», до этого уже приходилось менять на сцене пол. Вот вы в «Ричарде III» Юрия Бутусова выходили в образе герцогини Йоркской. Как исполнение женских ролей мужчинами оправдывается в данном случае?

— Для нас это возврат к шекспировскому театру, когда не имеет особого значения, мужчина на сцене или женщина. Важнее всего здесь — мысль о вечных ценностях. Поэтому подобная условность возможна, да и Шекспир не предполагает бытового погружения. Зрители и так знают историю о мавре. «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?» — это же хрестоматия. Задача художника — рассказать историю новым языком.

О чем для меня эта пьеса? Человек не привык к любви. Рожденный ползать. Отелло говорит: я прежде не ведал такого чувства. Он — воин, он — убийца, генерал, пушечное мясо, он — кто угодно. И вдруг ему дается любовь — как чудо, как сокровище. А что с этой любовью делать? Как с ней ходить, куда поставить?

Также мужской состав спектакля оправдан тем, что в пьесе ощущение интимности сведено на нет. Кажется, будто персонажи постоянно ожидают момента, чтобы остаться в одиночестве. И что-то мешает. Пьеса чертовски сложна.

— Играть Шекспира у Бутусова или Стуруа, наверное, не то же, что в антрепризе.

— Мы не только не гнушаемся слова «антреприза», мы его облагораживаем. Этот спектакль доказывает, что к этому понятию давно пора перестать относиться негативно. Я благодарен судьбе за то, что повстречался на своем пути с театральной компанией «Свободная сцена», создававшей «Отелло». Проходит время, когда антреприза означает, что на сцене два задника и три стула. Поверьте, я не страдаю от отсутствия работы. Я плотно занят в родном театре, «Сатириконе». Мне стало интересно то, что мне здесь предложили.

— Можете определить тип режиссера, с которым вам легко работать?

— Режиссер должен быть лучше меня. Сильнее, мудрее, талантливее. Должен увлечь, завести. Со мной очень сложно, я очень темпераментный. Но когда вижу, что кто-то круче меня, я, блин... начинаю расцветать, как бактерия в благоприятных условиях.

— Как популярность, обретенная благодаря телевидению и кино, сказывается на театре?

— Хорошо сказывается. Во всяком случае, не мешает. Дураку она позволяет посылать кого-то на три буквы. Я этого не делаю, потому что уважаю свою публику. Потом, я же очень хитрый и знаю, что популярность дает мне возможность интересно существовать в профессии. Отказываться от неинтересных работ и браться за достойные.

Вчера я пошел гулять по Петербургу. Мне очень приятно, что люди, видя меня, улыбаются. Даже страшно представить, что у кого-то бывает иначе. Ведь можно отвернуться и сказать:«Отойдите от меня!». И люди думают: надо же, на экране хороший, а в жизни такое гнилье. Потом, публика, полюбившая меня по экранным ролям, начинает любить и театр. А театр для артиста — его школа, его жизнь, которая воспитывает, все время планочку ставит.

— Вы из тех, для кого театр на первом месте?

— Я не расставляю по местам: вот первое, здесь второе. Актер театра и актер кино — это разные профессии. Диаметрально противоположные. Как шахтер и космонавт. Кино — искусство интимное. Театр требует от артиста энергетической машинерии, огромных сил, совершенно иных способов существования. Разделяя эти профессии, я не отдаю ни одной первенства (смеется). Считайте, что я работаю по разным специальностям.

— Можно ли сказать, что условия антрепризы дают вам бо́льшую свободу, чем репертуарный театр? И что, скажем, с режиссером Яковом Ломкиным — кстати, партнером по «Сатирикону» — вы можете вести себя так, как не можете со своим учителем Райкиным.

— Правильно говорите: Константин Аркадьевич для меня учитель, хотя я не учился у него на курсе. С таким мастером и надо формировать себя. Что касается свободы. А что это такое? Свобода одного начинается там, где она заканчивается у другого. Я бы сказал о других вещах в профессии. Это ответственность перед зрителем (а ее никто не отменял ни в антрепризе, ни в гостеатре). И это дисциплина. Быть актером предполагает жесткую работу над собой. Каждый раз надо доказывать, что ты не верблюд. Разумно используя время жизни, которое тебе никто никогда не вернет.

Назад