Свое 35-летие Максим Аверин решил отметить трехдневным гастрольным вояжем в Питер. 16 декабря он обратится в художника Чарткова из гоголевского «Портрета», променявшего творчество на деньги. 17 декабря сыграет главную роль в спектакле «Другие» по пьесе Сартра о неотвратимости последствий каждого нашего поступка. А 18 декабря на творческом вечере предстанет самим собой. Все эти метаморфозы можно будет наблюдать на сценах Театра Комиссаржевской и Мюзик-Холла.

НН Максим, признайтесь: нет чувства неловкости от того, что вы стали народным героем благодаря "Глухарю", а не фильму вроде "Полетов во сне и наяву"?

Максим Аверин. Мне кажется, «Полеты во сне и наяву» есть и в «Глухаре». Так же, как и «Ирония судьбы», и даже «Джентльмены удачи». Нет-нет, в этой роли много чего есть. Я благодарен «Глухарю», который сделал меня уж очень популярным. И замечательно, что половина зрителей, которые приходят в «Сатирикон», где я служу, или на антрепризный спектакль «Другие» по философской пьесе Сартра, хотят увидеть живого Глухаря, но в середине спектакля – я же слышу дыхание зала! – они уже иначе смотрят на сцену, им становится важно, что я говорю. Вот в Петербурге на творческом вечере-концерте «Искренне без купюр» я буду читать Пастернака, Маяковского, Высоцкого. Вы знаете, я никогда прежде не слышал стихотворения Высоцкого «День без единой смерти»...

НН Признаюсь, я тоже.

М. А. Потрясающее! Оно было написано в 1974, за год до моего рождения, но и сегодня звучит очень остро. А в основе вечера – монолог «День артиста». «Утро. Отковыриваешься, отцепляешься, сползаешь с кровати. Все болит. Но надо идти. И вот звонит телефон: «Але, здрасьте, это из газеты «Без слез не взглянешь». Скажите, а правда?» – «Нет, неправда, до свидания». Мчусь, лечу, бегу, исчезаю»… Заканчиваю монолог стихами Пастернака «Во всем мне хочется дойти до самой сути». А в середине хочу прочесть строчки Лорки: «Я искал и не плачу, хотя не найду никогда. Я вернусь к изначальному влажному трепету мира и увижу, как то, что искал, обретет свою белую радость, когда улечу, исчезая в любви и песках». В этом монологе – весь я. А потом будет общение с залом.

НН Но на экране-то вы все равно Глухарев.

М. А. Не знаю, что нас – и зрителей, и авторов этого сериала – ждет впереди. Но, признаюсь, я бы не хотел наскучить зрителю в этом образе. Поэтому сейчас снимаюсь в других фильмах. Например, в картине о Екатерине Фурцевой играю ее мужа. По-моему, получилась замечательная история о Ромео и Джульетте советского периода.

НН Знаменитый министр культуры была весьма неоднозначной фигурой.

М. А. Да. Но мы не снимали исторические хроники, претендующие на документальную точность. Нам достаточно уже того, что мы знаем: Фурцева как министр культуры сделала очень много. При ней возникла Таганка, она помогала «Современнику», только ей Москва обязана тем, что целую неделю здесь была «Мона Лиза» Леонардо да Винчи.

НН Интересно, а что вы сами можете вспомнить о советском времени? Вы ведь его застали…

М. А. Да-да, конечно. Я даже почти в комсомол вступил. Помню, как в классе мы все смотрели по телевизору похороны Брежнева. И помню, как я сидел и плакал, и крестил экран, по которому долгой вереницей несли ордена Леонида Ильича. Хотя, казалось бы, кто он мне? Но я родился артистом и погрузился в обстоятельства этой трагедии.

НН Мне рассказывали, что во время Олимпиады-80 всех детей вывезли из Москвы, чтобы у них не было искушения попросить у иностранцев жевачку.

М. А. Мне тогда было пять лет, и я помню, что часть лета провел в городе, а потом мы уехали на море. Но, думаю, я бы не попрошайничал. Во всяком случае, мои родители были совершенно не падки на такие вещи. Напротив, мама делала все, чтобы мы не выглядели в чем-то ущербными. Мы с братом всегда были одеты с иголочки, чего бы ей это не стоило. Помню, я засыпал под стук ее швейной машинки. Мама у меня потрясающая женщина. И все, что во мне есть – характер, воля, жизнелюбие, – это все от нее.

НН Такую женщину вам будет трудно найти. Тем более в актерской среде.

М. А. Я никого не ищу и уж точно не собираюсь это делать в актерской среде. Любой актер или актриса – это большой ребенок, который хочет, чтобы его понимали, принимали, любили, прощали. Для этого я слишком эгоцентричен. И потом, мне хочется дома тишины. Помните, как у Вознесенского: «Тишины хочу, тишины, нервы, что ли, обожжены...»

Меня часто спрашивают: «Когда вы женитесь?» Почему-то всех волнует этот вопрос. А я не хочу об этом говорить. Мне не нравится, когда люди устраивают показуху из своей жизни. Рассказывают чудовищные истории про близких, родных. Про умерших! Про аборты! Они выплескивают то, что надо нести в себе и вообще никогда не открывать завесы над этими тайнами. Я боюсь таких людей, потому что понимаю: когда-нибудь и про меня могут сказать что-нибудь ради красного словца. А когда я узнаю, что люди это делают за деньги, мне становится просто дурно.

НН Никто не думает о последствиях. Об этом ваш спектакль «Другие».

М. А. Для меня напечатанное слово слишком много значит, поэтому я хочу быть ответственным за то, что сказал. Я знаю, что мои слова для какой-нибудь девочки в Петербурге, Саратове, Екатеринбурге могут стать очень важными. Я понял, что люди ждут от меня – в роли, в словах – тепла. Им этого не хватает. Как я могу обмануть доверие пожилой женщины, живущей замкнуто в своей квартире, которая мне признается, что мой «Глухарь» ей вернул надежду. Простите за пафос, но людям нужен «Юрий Гагарин», сын своего народа. И мне кажется, это правильно. А у нас на телеэкране ходит масса «героев», которых нам навязывают, которые не приживаются, не прививаются к нашей ментальности. Как мы можем полюбить, понять человека, которого никогда в жизни не видели?

НН Думаю, ваш слабый голос в хоре нескромных коллег плохо слышен.

М. А. Пусть так, но иначе я не могу. Или вот еще: мне говорят, что меня ждут в детской колонии, и спрашивают, почему я не хочу туда приехать. Но что я, мальчик с Садового кольца, к ним приеду и скажу: «Дети, я тот самый знаменитый Глухарь из телевизора»? На свободе их, по большому счету, ничего хорошего не ждет, а я им буду внушать: «Ребята, верьте в жизнь!» Им не нужна моя болтовня, им нужны конкретные действия, которые вне моей компетенции. Мне часто звонят и спрашивают: что вы думаете по поводу закона такого-то? Да не мое это дело – думать о законах. Я артист, закончил четыре курса театральной школы, и меня не учили законотворчеству. Мой фронт работы – сцена.

НН Но вы же можете иметь свою точку зрения, допустим, на проблему системы наказания, и в частности на смертную казнь.

М. А. Да, могу. Но свое мнение я оставлю для близкой мне компании. Могу поспорить об этом за бутылочкой винца, но выносить на большой суд, провозглашать что-то с трибун, с газетной полосы или с экрана – не мое это дело. Для этого есть люди, которые всю свою жизнь кладут на создание законов.

НН Известно, что актеры должны быть адвокатами своих героев. Но представьте себе, вы сталкиваетесь реально с человеком, не очень вам симпатичным. Вы готовы его полюбить?

М. А. Понять – да, а полюбить – это уже последующее действие. Вот, к примеру, был случай в Доминиканах. Однажды ночью я гулял по берегу моря и увидел, как к девушке пристал один пьяный парень. Я помог девушке, сделал так, чтобы парень ушел. Но при том что он, безусловно, совершил нехороший поступок, понять его можно. Потому что живет он в бедной стране, где батрачит за восемь долларов, собирая километры тростника. Он одинок. Вечером выпил, потому что ни на какое другое развлечение денег у него нет. И то, что внутри его живет, всплыло... Я не могу судить его – я счастливый человек, рядом со мной понимающие люди, готовые меня поддержать в любую минуту. Я настолько счастлив, что иногда сам себе завидую.

НН Не боитесь расплаты?

М. А. За что? Я никого не обокрал, чужого счастья не забрал, никого не обманул. Живу, что называется, по заповедям.

НН Но вспомним библейского Иова, которого ни за что лишили всего – богатства, семьи, здоровья…

М. А. Ну отберут, что же делать? Мое тихое счастье – на склоне лет оказаться где-нибудь возле моря и наслаждаться шумом волн. И чтобы за километры никого не было. Только собака, бегущая по пляжу. Знаете, это мой самый любимый момент в фильме, который я точно взял бы с собой на необитаемый остров, – «Мужчина и женщина». Помните, когда герои бегут навстречу друг другу по берегу моря? И вдруг кадр: море и собака. Она бежит, такая одинокая и при этом такая счастливая! Вот это состояние мне очень близко."