30 апреля 2012 года на сцене театра «Ленком» состоялась премьера моноспектакля Максима Аверина «Всё начинается с любви» – постановки, не входящей в постоянный репертуар ни одного театра и выросшей из творческого вечера «Искренне, без купюр», который появился в жизни артиста полутора годами раньше. Собственно, это определяет одну из особенностей той премьеры – новое оказалось уже отчасти знакомым. Но, конечно, тогда многое произошло впервые.

Впервые для спектакля была выбрана именно эта сцена. Впервые прозвучали стихотворение «Злые духи» и песня «Спектакль окончен». И задумка во время исполнения номера «За кулисами» обратиться к единственной зрительнице (на премьере ею оказалась актриса Агриппина Стеклова) и в одном из последних проигрышей подарить ей белую розу, тоже была воплощена впервые. А потом – да, как в песне Вертинского – «а потом города, степь, дороги, проталинки»... За время, прошедшее со дня премьеры, моноспектакль был сыгран более ста раз – не только на разных площадках Москвы, но и в десятках городов мира.

И хотя 15 марта 2014 года – дата для моноспектакля, вроде бы, не юбилейная, но уже то, что в этот вечер он во второй раз, спустя почти два года, прошёл на сцене «Ленкома», может служить поводом не столько оглянуться назад, подводя хотя бы промежуточные итоги, сколько посмотреть на то, что есть сейчас. На то, что меняется и на то, что остаётся неизменным.

Внешние изменения найти легко. Так, «Спектакль окончен» – не единственный номер, который ушёл из программы вечера, уступив место новым стихотворениям и песням. А «Злые духи» – стихотворение, в день премьеры просто прочитанное с авансцены, но теперь сопровождаемое музыкой, танцем и придуманными артистом репликами, дополняющими текст Вертинского, – не единственный номер, чья форма сценического воплощения рождалась постепенно, от одного варианта исполнения к другому, в закреплении одних идей и отказах от других.

Заметить внешнюю неизменность тоже несложно. Многие произведения служат основой постановки уже со времён «Искренне, без купюр», в то же время продолжая меняться: так, Цыганова из стихотворения Давида Самойлова с недавних пор стала «слушать мужские байки» с вышивкой в руках. Да и дарить розу в финале песни «За кулисами» – артисткам или просто зрительницам – с момента премьеры стало ещё одной традицией.

Но, пожалуй, особенно важно другое качество, сохраняющееся в постановке нерушимым.

В моноспектакле «Всё начинается с любви», где слово «артист» звучит ничуть не реже, чем слово «любовь»; где многие исполняемые произведения написаны поэтами-артистами (Александром Вертинским и Владимиром Высоцким), где немало артистов встречается и среди персонажей (музыкант, клоун, уличный скоморох, театральный актёр или актёр кино), эти две темы – тема любви и разговор о жизни артиста – не просто развиваются параллельно, а постоянно находятся в одной плоскости. Такое слияние происходит во многом благодаря тому, что артист, играющий свой спектакль, в нём тоже – автор, и тоже – герой. Причём герой главный. Поэтому столь естественное явление, когда артисты говорят о любви через свои роли (как в фильме «Мужчина и женщина», о котором рассказывается в спектакле под сопровождение кадров эпизода встречи его главных персонажей), в моноспектакле Максима Аверина расширяет границы. Рамки вымышленного и настоящего сбиты, а общее для многих представлено как очень личное.

Личное – это и песня «Так, как хочется» о встрече со зрителями, пришедшими в тот вечер в театр: встрече, которая, как и любой праздник, дарит ощущение счастья, поэтому о грустном здесь говорится едва-едва. Намёками. Это и номер «Кинематограф» о первых пробах и первых больших ролях, открывших Максиму Аверину путь к своей публике, – тот самый «взгляд со стороны» на сюжет собственной жизни, складывающейся из текущих мгновений, каждое из которых – сбывшаяся или и неосуществлённая мечта. Это и стихотворение Вертинского «Я сегодня смеюсь над собой», звучащее после первого монолога Максима Аверина то через паузу, то совсем без перехода, но всегда – в унисон с только что прозвучавшими словами артиста.

И дальше – несколько фраз, откровенно и горько произнесённых им перед песней «Реальный кукловод», – и вот весь этот разговор о ненужной игре, бестолковом притворстве людей, находящихся рядом или просто вокруг, а главное, об их безответственном отношении к себе и окончательно наплевательском – к другим уже ведётся не каким-то абстрактным героем, а человеком, раненым равнодушием. Человеком, которого в этот момент зрители видят перед собой. А ещё – пара слов перед стихотворением «Одиночество» – и вот мысли Бродского (тоже общие для многих) звучат уже как ночные раздумья актёра после спектакля. И тоже – того актёра, который сейчас на сцене.

Стихотворение «Скрипка и немножко нервно» – личное для Маяковского и личное для артиста. Уже тем, что это – один из номеров, звучащий в память о Людмиле Гурченко, хотя, конечно, момент первой встречи, во время которой Максим читал это стихотворение для любимой им с детства актрисы, впрямую не воссоздаётся. Но также его близкая каждому тема – тема поиска родственной, понимающей души, которая спасёт от одиночества, – в случае, когда эти строки читает артист, усиливается хотя бы оттого, что скрипка – это тоже артистка. Вот почему Максим, читающий это произведение, вроде бы, от лица человека, откликнувшегося на страдание, услышанное им в «скрипкиной речи», большинству других казавшейся плаксивой, будто одновременно – и даже главным образом – говорит от лица скрипки.

Также, как и в стихотворении «Хорошее отношение к лошадям», где Маяковский пишет об отношении поэта и толпы, а в исполнении Максима Аверина этот номер, скорее, выглядит как способ передать взаимоотношения актёра и зрителей. И хоть местоимение «я» здесь, как и в «Скрипке…», принадлежит зрителю, а о лошади, символизирующей творческого человека, говорится в третьем лице, героем Максима, в первую очередь, становится всё-таки лошадь. Но о себе артист говорит с позиции зрителя и такое смещение ролей словно побуждает каждого, кто его слышит, сделать правильный выбор между тем, становиться ли для артиста просто любопытным зевакой или быть для него одним из тех людей – пусть незнакомых, пусть даже не видимых в темноте зала и тем более через экран телевизора, – но к которым обращена вся жизнь.

Одним из тех, для кого в каждом моноспектакле Максим Аверин поёт «Вечную любовь», в очередной раз говоря о любви вообще, как говорит о любви каждый артист через роли, и о своей любви к зрителям – уже от себя самого.
http://alesya-cherez-a.livejournal.com/9917.html

ак сложилось, что раннее я не была знакома с этим актером, нет я конечно видела его на экране "в форме" и знала что его обожают женщины - это собственно все что я знала об этом артисте. И знаете что?! Я рада!! Безумно рада тому что я познакомилась с ним именно на этой встречи. А рада я потому что для меня он запомнится ни как "Глухарь" или "Склифосовский ", а как талантливый актер - Максим Аверин!

Вчера Максим был в Нижнем Новгороде со своим спектаклем "Всё начинается с любви"! Друзья, это было великолепно... неподражаемо...эмоционально... Максим, прирожденный актер, мега-талант, он - не такой, как все! Он наполнил вечер радостью...радостью, которую не передать словами. Столько всего было сказано со сцены... спето... прочитано... И так искренне... Необыкновенный контакт со зрителем - я впервые вижу такую близость актера со зрителем!!! Спасибо Максиму за вечер! СПАСИБООО!

Так сложилось, что раннее я не была знакома с этим актером, нет я конечно видела его на экране "в форме" и знала что его обожают женщины - это собственно все что я знала об этом артисте. И знаете что?! Я рада!! Безумно рада тому что я познакомилась с ним именно на этой встречи. А рада я потому что для меня он запомнится ни как "Глухарь" или "Склифосовский ", а как талантливый актер - Максим Аверин!

Одна из важных отличительных черт произведений искусства – символика. Одна из важных отличительных черт символа – сочетание узнаваемости и многозначности. Поэтому даже наиболее часто встречающиеся символы сложно называть известными, привычными, традиционными, а уж тем более простыми: считываемые сразу на интуитивном уровне, они не становятся моментально и одновариантно разгаданными.

Взять, например, символику цвета. Допустим, красного.

Ведь в зависимости от содержания произведения, красный цвет действительно может символизировать практически всё, что угодно – представляя и подчёркивая своим появлением самые разные, порой малосовместимые, а иногда абсолютно противоположные качества, душевные состояния, понятия и события: мужество или женственность, радость или отчаяние, любовь или ярость, праздник или смерть. То, что, в свою очередь, может быть показано и с помощью других цветов (любовь – с помощью белого, смерть – чёрного). Но в то же время красный цвет – броский, насыщенный, кричащий – всегда признак того, что любые эти проявления, также как и связанные с ними чувства человека, в данный момент находятся в наивысшей точке своего развития.

В моноспектакле Максима Аверина «Всё начинается с любви» цвет, выбираемый для светового оформления многих номеров, также как и цвет некоторых предметов реквизита, тоже приобретает значение символа. Основных таких цветов – два. Первый – именно красный.

Первый хотя бы потому, что он появляется в номере, который находится внутри сцены, открывающей спектакль – это «Бокал» Владимира Высоцкого. Один из основных – потому, что, становясь своеобразной характеристикой стихотворений и песен из разных частей постановки – включая не только первую, но и финальную, – он охватывает программу всего вечера. И это притом, что появление в моноспектакле красного цвета не так часто в принципе, и не так часто, как это, казалось бы, могло быть.

Собственно, этих появлений – четыре. Они не связаны лишь с одной темой и почти никогда не дублируются в стихах или песнях, близких по содержанию.

Так, «Смерть Цыганова» – в спектакле далеко не единственное стихотворение, в котором говорится о смерти, но, тем не менее, его единственный номер, в котором эта тема раскрывается в том числе и через использование красного цвета: ведь решение просто свести задачу в оформлении таких номеров только лишь к обозначению смерти как свершившегося события или как события, которое скоро случится – что уже содержится и в самом тексте, и даже во многих названиях стихотворений, – пожалуй, стало бы слишком предсказуемым и потому маловыразительным путём. Нет – здесь как раз и отражается столь свойственное символу сочетание нескольких идей и образов.

Вот и в стихотворении Давида Самойлова экспрессивная передача растущего чувства неизбежности сливается воедино с почти буквальной иллюстративностью: красный свет театральных прожекторов появляется совсем ненадолго – на строчках из последней строфы стихотворения – и будто рисует ту утреннюю зарю, которую уже не видит герой. Сливается, одновременно символизируя с одной стороны – смерть человека, с другой – рождение и красоту нового дня, завершение одной жизни – и продолжение жизни вообще. Таким образом, красный свет усиливает трагедию истории, показывая личное горе на фоне естественного, ничем не нарушаемого течения времени. Неслучайно же именно эти две фразы – об обычно начинающемся утре – в исполнении артиста звучат как кульминационные.

Наверное, появление красного в этом номере можно объяснить ещё и самим местоположением стихотворения в программе – оно исполняется в её заключительном разделе, что уже само по себе ассоциируется с применением наиболее ярких, наглядных способов передачи всех сюжетов, настроений и тем, которые развиваются на протяжении спектакля.

Как от номера к номеру развивается и накапливается чувство эмоционального надрыва – то, что во время чтения артистом стихотворений «Бокал» Высоцкого и «Скрипка и немножко нервно» Маяковского также подчёркивается преобладанием в освещении красного оттенка.

Он заполняет собой сцену с первых и до последних секунд каждого из этих двух номеров: будто в противовес музыке первого – сразу придавая тяжеловесности её плясовому ритму и добавляя к определению возможного впечатления о ней как о веселящей и удалой оговорку «вроде бы», – и наоборот: совершенно созвучно характеру нервной, резкой, угловатой, сплошь состоящей из колючих разорванных фраз мелодии второго. И пусть в обоих сюжетах ещё нет собственно трагедии в прямом значении этого слова, но как раз красный свет – тревожный, напряжённый, призывный – уже даёт сигнал, как минимум, о трагичном настрое, предвосхищая эмоции, что проявятся в актёрском исполнении, а также предвосхищая другие стихотворения, в которых похожие ощущения будут переданы уже не просто без применения красного цвета, но часто и без каких бы то ни было дополнительных средств оформления вообще – только игрой.

Это и происходит в стихотворении «Хорошее отношение к лошадям». Ни то, что оно звучит сразу после другого произведения Маяковского – «Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру» – всегда исполняемого Максимом Авериным под почти непрекращающийся смех зала, ни то, что в нём артист использует множество приёмов, казалось бы, рассчитанных на похожую реакцию публики – артист показывает паясничающих, прихрюкивающих от хохота уличных прохожих, – не сбивает с истинно заложенного в этом стихотворении чувства одиночества и боли. Напротив, только усиливает его.

Красный цвет мог бы сопровождать и любое произведение моноспектакля, написанное о любви. А значит – просто каждое произведение, входящее в программу. Но сопровождает тоже лишь один его номер – ноябрьскую премьеру: песню на музыку Лоры Квинт «Amor, amor». И опять же не только потому, что это – танго: танец, который, как и сам красный цвет, давно стал почти синонимом к слову «страсть».

Длинное красное полотно ткани, появляющееся в руках артиста во время проигрыша между куплетами, символизирует и любовь героя песни, и тех самых его «печалей большой платок» – оттого, что любовь из сердца не ушла, но, тем не менее, осталась в прошлом. И, конечно, образ любимой женщины – только в наряде уже не лиловом, как это было во время их встреч, а именно в ярко-красном. Роковом – не в смысле классического представления о роковой женщине (вряд ли так можно назвать героиню с тем «беззащитным взглядом», о котором вспоминает персонаж) – а, скорее, в смысле её влияния на судьбу героя: живущим с ощущением внутренней опустошённости после расставания с ней.

А те два коротких танца с платком в руках превращаются в танец вдвоём. Танец чувственный, динамичный и технически точный настолько, что для зрителей не забыть о том, что присутствие на сцене партнёрши всего лишь иллюзорно, пожалуй, даже сложнее, чем поверить в её реальность. Танец, в который переходит энергия исполнения куплетов песни – сдержанная, но оттого ещё более остро ощущаемая в тихо поющемся артистом первом и бурная, уже совсем безудержная во втором, – переплетаясь в тот же момент с теплотой, нежностью и грустью исполнения её припевов.

Но в спектакле есть и ещё один важный с точки зрения символичности цвет. Этот цвет – белый. Цвет чистоты, тоже – любви и надежды.

Цвет роз, которые дарит Максим Аверин зрительницам, сидящим в зале, во время исполнения «Песенки о хорошем настроении» и той розы, которую он дарит одной своей гостье в конце песни Вертинского «За кулисами».

Цвет, который становится главным на последних минутах вечера – в финале сцену окутывает снег, словно заметая запутанные следы печалей, разочарований, отчаяния и даря возможность проложить себе новый путь, начав всё с начала. Но даже если этот снег в спектакле не идёт – не по задумке, а по техническим особенностям театральной площадки – у зрителей всё равно создаётся ощущение светлого настроя с верой в жизнь. То, что передаётся им от артиста.
Всегда. Даже без помощи символов.