Максим Аверин: «Настало время возвращать долги!»
«Помню, новая премьера, не сплю, за полночь, звонок. Ширвиндт своим неповторимым голосом: «Максик! Выходи подарком!» А у меня ещё Райкин, который это ненавидел: «Это что за заигрывания с публикой?!» И что мне делать с этой энергией?! «Выходи подарком, Максик!»

Максим Аверин появляется во дворе Щукинского института дорогим подарком – ярким, харизматичным, улыбчивым, сияющим. Хотя коллеги стращали, мол, не жалует он журналистов, грубит, кричит, пылит… Вместо отведённых мне двадцати минут, проговорили час. Беседа захватила. Дипломный спектакль «Трехгрошовая опера» по пьесе Бертольда Брехта, показанный студентами курса Анны Леонардовны Дубровской, педагога Театрального института им. Щукина, вызвал почти катарсис.
- Максим Викторович, давайте вернёмся в май 1993 года. Цветущая сирень во дворике Щукинского института, Вы третий раз пытаетесь поступить…
- Неправда! Поступил я со второго раза. Вообще я был всегда готовый (смеётся). На всякий случай, сходил во ВГИК, там мне сказали: «Покажите зубы!». На что я ответил: «Я не лошадь!» Заглянул в ГИТИС, там меня всё время тянули «страдануть» – очень всем нравилось моё умение заплакать по щелчку. Случилась ещё «Щепка».
Энергетика Щукинского института потянула за собой, я понял, что хочу учиться только здесь.

- Почему на Вас обратила внимание именно Марина Александровна Пантелеева?
- Откровенно говоря, не знаю… Когда я пришёл на первое прослушивание, Валентине Петровне Николаенко (профессор кафедры актёрского мастерства, советская, российская актриса, педагог, заслуженный деятель искусств РФ, роль Яринки в фильме «Свадьба в Малиновке». – примечание автора) очень понравилось, как я читаю, пою и широко улыбаюсь.
Потом пошёл на прослушивание к Марине Александровне, она попросила прочитать что-нибудь драматическое. Я обалдел, у меня вдруг всё вылетело из головы.
Всю ночь после этого готовился к конкурсу, голова кругом, думаю: «Надо что-то такое, особенное!» - с закрытыми глазами положил руку на книжную полку – что достану, то моё! Достаю «Гранатовый браслет» Куприна. Благодаря этому произведению и поступил. После даже в кино сыграл Георгия Желткова, телеграфиста из «Гранатового браслета».
- Курс, на котором Вы учились, абсолютно звёздный. Будина, Бледный, Порошина, Макарский… Вы верите в «Щукинское братство»?
- Вы имеете в виду, что все мы братья и сёстры? (смеётся). Многие недооценивают заслуги художественного руководителя – это отдельная профессия. Увидеть то, что в дальнейшем выстрелит, как золотой песок намывать. Заметить, угадать! Все ведь как думают: «Попал в театральное училище – уже артист!» Это не так.
Артисты говорят: «Мы все одной крови!» Азбука, одним языком говорим, в этом единство. Как на сцене, так, собственно, и в жизни у многих. Убеждён, что это заслуга художественного руководителя.
Тепло вспоминаю Марину Александровну, тот жизненный и профессиональный опыт, который она нам передала. С нами не сюсюкались, как с детишками, с нас спрашивали по-взрослому. Она часто говорила: «Вас много, останутся только фанатики!» - и это правда.

- Вы фанатик?
- Разве не видно?
- Марина Александровна ставила спектакль «Тень». Вы играли роль тени, параллельно снимались в рекламных роликах…
- Погодите, погодите! Вам сколько было в то время?
- Мы с Вами ровесники. Кстати, я уже бабушка, моей внучке пятый год.
- Хорошо выглядите. В таком случае, Вы должны помнить, что у нас тогда ничего не было. Смотрю на нынешних детей и понимаю – они в шоколадных условиях. Просто в шоколаде! Тогда, чтобы себя прокормить, мы снимались в рекламах, облачались в костюмы кроликов и рекламировали какао. На всю жизнь в голове засело: «Несквик – напиток замечательный! Шоколадный и питательный!»
- Для чего Вы это делали?
- А как по-другому выжить-то было?! На дворе девяностые годы. Кто-то считает их романтическими. Какая там романтика?! Это кошмар! Ужасное, чудовищное время. Если б не Щукинский институт, меня не было бы.
Девяностые – время, когда линчевались любые каноны порядочности. Рушилось на глазах всё! Мы поступили, в стране случился переворот. Нам, первокурсникам, запретили приходить в институт. Я всё равно шёл. Шёл по Арбату, стреляли снайперы, разбивались витрины магазинов. А я шёл.
А до этого весь Калининский проспект (магистраль в Центральном административном округе Москвы, существовавшая на территории района Арбат в 1963—1994-х г.- примечание автора) был в палатках, а в палатках – пластмассовые члены! Даже помада была в виде фаллоса. Оля, о чём Вы говорите?!
Ничего не было! На сцене «Щуки» стоял рояль – всё музыкальное сопровождение. Декорации сами делали. Помню, для спектакля «Мамаша Кураж» в Театр Вахтангова я притаскивал огромные колёса. Звук был на кассетах. Костюмы сами шили из подручных средств. Дрались за аудиторию.
Был узкий коридор кислорода искусства. Театров пятьдесят на всю страну, а не сто пятьдесят в каждой подворотне. Поставить сейчас «Ромео и Джульетту» - подвиг. Невозможно поверить в то, что два молодых человека сегодня могут умереть от любви, когда нажатием одной кнопки нивелируется трепет от первых прикосновений, поцелуев. Пресыщенность, доступность. Любовь – не товар! Пока я ничего не знал про личную жизнь некоторых артистов, они казались мне интереснее.
Теперь в театр не нужно идти, смотреть на артиста. Итак знаешь, кто, с кем, когда и как. «Я поел! Я принял душ! Я сходил в туалет!» Доступность, граничащая с пошлостью. В какой-то момент я сказал себе, что больше не хочу никаких интервью, мне это неинтересно.

- Спасибо, что сделали для меня исключение. К чему нужно стремиться творческой молодёжи, чтобы избежать подобного? Вашим студентам, например? Сегодня они защищены этими стенами, а завтра что? Слава любой ценой?
- Созваниваюсь со своими и слышу: «Ой, я свою роль так плохо сыграл!» Говорю: «Вот когда ты будешь думать не только о себе и своей роли, а об ансамбле, о труппе, как о едином организме, тогда сможешь называть себя актёром!» Лелеять нужно не себя, а стремление развиваться.
Сейчас многие этим грешат не только в театрах, но и на съёмочных площадках – я играю в синтетике, а ты играешь в шёлке. Каждый тянет одеяло на себя, кто во что горазд. Раньше на пробах была «химия», партнёрство, единение, теперь ничего этого нет.
- Так не потому ли сейчас нет ярких звёзд, которые были раньше?
- Если уж называть актёра похабным словом «звезда», то, простите, звезда должна трудиться! Колоссальный труд! Титанический! Ежедневный! Круглосуточный! Я в успехе живу давно, скажем так. Аншлаги, съёмки, я востребован, известен. Как Вы думаете, сел я хоть раз на $опу ровно, налил себе коньяка и выдохнул: «Всё, я звезда!» Времени дух перевести нет и не было никогда.
- Вы говорите, что дети того времени и нынешние – разные. Современные в шоколаде. Почему?
- Потому что есть выбор. У нас его не было. Особенно для творческих натур. Время было не театральное. Мы выпускались в никуда. Временной вакуум: закончилась советская власть, которая, так или иначе, заботилась о студентах – распределение, биржи. Артисты были востребованы не в своём, так в другом городе. Московские студенты уезжали в региональные театры, студенты из регионов приезжали играть на столичных подмостках. Так вот, наступил момент, когда это закончилось. Не говоря уже о том, что происходит сейчас.
Мы, как передвижники, ходим по театрам с протянутой рукой: «Возьмите наших студентов!» - а театры переполнены.
- Хорошо, что есть, кому позаботиться о выпускниках театральных ВУЗов. Молодёжь Вас слышит, понимает? Конфликт поколений актуален?
- Как раз сегодня об этом думал. Глупо говорить: «В наше время!». У них оно своё. Есть моё время и их время, а конфликта нет. Объясню, почему. У них другие способы существования. Мне не стыдно быть рядом с ними, как будто я из каменного века. Даже хорошо, они посмеются надо мной. Потом, правда, получают…(смеётся). У нас игра такая. Мне нравится, что они другие.
Иногда, бывает, спрашиваю: «Вы видели это?!» - они смотрят на меня, как на ископаемое. Думаю: «Чёрт! Какая пропасть!» (смеётся). Мой педагогический опыт направлен на то, чтобы дать им это понимание.
Может быть, правильна позиция современного подростка в желании мыслить категорией «я», а не «мы». Новые реалии диктуют свои правила. Правда, порой они идут вразрез с чем-то очень важным.

Например, я сыграл «Бег» в «Ленкоме» (роль Григория Лукьяновича Чарноты – примечание автора). Александр Александрович Лазарев не стал вытаскивать Михаила Булгакова из гроба и переворачивать. Драматург – он же режиссёр – Лазарев просто шёл за автором. Вы знаете, я огромное удовольствие получаю от работы в спектакле. Спустя столько лет это актуально, интересно.
Находившись по театрам, разочаровавшись во многом, не теряю надежды, что всё будет хорошо.
- «Трехгрошовая опера» Бертольда Брехта. Сложный материал для студентов. Почему Вы решили поставить именно его?
- Когда я закончил служить в театре «Сатирикон» и был в поисках, приходил в театры, куда меня приглашали, предлагал начать с «Трехгрошовой оперы». Мне вообще нравится Брехт. Кажется, что его творчество – прекрасный способ существования артиста на сцене.
Образ и вне образа – это и есть Щукинская школа. Играю, словно, вот она – «четвёртая стена» и одновременно выхожу из-за «четвёртой стены». На этом построена Вахтанговская «Турандот» (речь о спектакле «Принцесса Турандот», последнем прижизненном спектакле Евгения Вахтангова, поставленном в 1922 году и считающемся шедевром театра. «Четвёртая стена» – воображаемая стена между актёрами и зрителями, некая граница между вымышленным миром и его зрителем. – примечание автора).
Замечательный способ работать на сороковой ряд. Мы обязаны пучком энергии выстрелить так, чтобы задние ряды были снесены. Зритель должен быть соучастником. Невозможно видеть зал «в телефонах»! Тупик. Это называется: «Мило провели вечерочек!»

Зритель пришёл на мой спектакль, мне необходимо обернуть его в свою веру, видеть его слёзы, смех. Меня так воспитали. «Щука» - мои альма-матер, базис, азбука, школа. «Сатирикон» – мои университеты. Артист – это каждый день заново. Чем старше становлюсь, тем чаще возвращаюсь к этому.
- Переосмысливаете?
- Безусловно. Жизнь, профессия – ежедневный скрупулёзный труд.
- Как считаете, «дети» смогут донести до зрителей глубину «Трехгрошовой оперы»? Посыл станет понятен зрителю?
- Вы останетесь на спектакль?
- Конечно!
- Вот и посмотрите, получилось у нас или нет. Когда в дипломных спектаклях студенты играют старушек, персонажей других эпох – в этом есть неправда. Молодых актёров нужно толкать в сторону личностного. Да, маска, но она же срывается! Под ней должна быть личность.
Современная действительность сделала доступным абсолютно всё. Одно касание – и к твоим услугам какая-нибудь миланская опера в режиме реального времени. Вспомните, как мы развивали фантазию? Простыня, диафильмы. Неделю надо было ждать «Малыша и Карлсона» по телевизору. Актёров много, таланты – редкость.
- Вы актёр, режиссёр, теперь и педагог. Придёте ещё в Щукинский институт?
- Если позовут! (смеётся). Ректор Евгений Владимирович Князев сказал: «Пора возвращать долги!» Анна Леонардовна Дубровская, руководитель курса, подтвердила его слова, и вот меня позвали.
С этими ребятами мы вместе со второго курса. Мне говорили: «Тебе надо заниматься педагогикой! Это так здорово, так меняет жизнь!» Ничего здорового в этом нет! Помню, когда мы сдавали первый отрывок «Ромео и Джульетты», я вышел на Арбат, встал, сердце колотится. Думаю: «А вдруг я их обманул?! Сбил?! Направил не туда?!» - страшное дело.
Выпускали спектакль, студенты довели меня почти до инфаркта! Кто сказал, что педагогика омолаживает?! Вы, Оля, журналист, а выглядите лучше меня! (смеётся).

- С высоты своего опыта, что ещё можете сказать о современных детях? Лично я наблюдаю их тотальную сепарацию от старшего поколения. Ни во что не ставят взрослых, чуть оперились, никакой благодарности, одна сплошная головная и душевная боль. Некоторые вообще забывают родителей. Согласны или возражаете?
- Дети, которые забывают своих родителей – плохо воспитанные дети. Что касается сепарации, скажу так. Мои студенты – равно мои коллеги. Скоро мы с ними вместе будем входить в кадр, выходить на сцену. Совсем не обязательно завтра прорастёт в них всё, что я, как педагог, посеял сегодня.
Двадцать шесть лет назад последний раз я выходил на сцену Щукинского театрального института. Рано или поздно, зёрна, посеянные педагогами, начинают прорастать. Ждать благодарности за это не стоит. Бессмысленно. Когда я увижу успехи своих студентов: в кино, спектаклях, мюзиклах – вот тогда станет понятно, что меня услышали. Это будет для меня большой благодарностью. А уж если плохую постановку вытянут… (смеётся).
- Кстати! Одной из неудачных пьес Шекспира считается «Два веронца». Александр Ширвиндт поставил, а Вы сыграли так, что спектакль стал успешным и комичным. Расскажите, как это удалось?
- Ширвиндт был этакий иностранец, как будто только из Парижа прилетел. Дипломатия во всём: костюм, причёска, голос. Рядом с ним мы ощущали себя немножко элитой. Попал к Ширвиндту – блатной! (смеётся). За кулисами интонацией Александра Анатольевича сообщалось друг дружке: «Шура сказал попробовать то-то и то-то!»
Глупейшая пьеса «Два веронца» действительно имела оглушительный успех. Представьте, я был занят в четырёх из пяти дипломных спектаклях. Работы сложные, масштабные. Когда мне предложили играть эпизод в «Двух веронцах», я скривился: «Что там играть?!»
Показываемся мы с ним в театре «Сатиры». Был ещё жив Плучек (Валентин Николаевич Плучек – возглавлял московский Театр Сатиры с 1957 по 2000 гг. – примечание автора), он смотрит показ. Мы с однокурсником играем двух стариков – у него постоянные провалы в памяти, у меня выпадает челюсть. Я так виртуозно скопировал всё, что играл Ширвиндт! Мне кажется, я вообще был практически Ширвиндтом! (смеётся).
Вдруг Плучек говорит: «Я это уже видел!» Мне невдомёк: «Что он имеет в виду?!» Потом в Театре Сатиры я увидел спектакль «Ревизор»… Весь калейдоскоп красок предстал передо мной… «Так вот, почему Плучек это уже видел! Стыд!» (смеётся).

Помню, новая премьера, не сплю, за полночь, звонок. Ширвиндт своим неповторимым голосом: «Максик! Выходи подарком!» А у меня ещё Райкин, который это ненавидел: «Это что за заигрывания с публикой?!» И что мне делать с этой энергией?! «Выходи подарком, Максик!» (смеётся).
Понимаете ошибку? Многие пытаются играть, как Ширвиндт, но для этого надо быть Ширвиндтом – иметь его талант и уникальность.
- Талант – тяжёлая ноша? Чем приходится жертвовать?
- А кто Вам сказал, что я талантлив?
- Вы поставили меня в тупик. Многие считают Вас талантливым.
- Многих и спрашивайте (смеётся). Талант – это непокой. То, что делает ночи бессонными, а жизнь насыщенной. Меня часто спрашивают, как я живу в таком графике, а я не знаю, что ответить – не задумываюсь. Способ жить.
- Есть что-то, на что Вы готовы его поменять?
- Никогда не хотел ничего другого! Ни танкистом, ни таксистом, ни лётчиком, ни космонавтом. Всегда знал, что буду артистом.
- С какого возраста это осознали?
- Впервые встал перед камерой в пять лет. Мы с мамой полетели в Махачкалу на съёмки фильма к отцу, он был художником-декоратором на «Мосфильме». В Махачкале снимал Александр Панкратов-Чёрный, он ко мне тепло относился и сказал: «Давайте Максика снимать в кино!». Мой кинодебют состоялся в фильме «Похождения графа Невзорова» с Владимиром Самойловым и Львом Борисовым. Этот момент остался одним из самых ярких в моей творческой биографии. Спустя сорок с лишним лет, приехав на гастроли в Махачкалу, попросил отвезти меня на площадь, где проходили те съёмки. Представляете, я не помню, что вчера было, а этот эпизод врезался в память. Три секунды! Танцевал на палубе в матроске.
- Мама и папа поддержали Вас на пути к мечте?
- Мама мной очень гордилась: «Представляешь, зрители в зале обсуждают тебя. Говорят, мол, надо же, такой жирный, и так хорошо играет!» Мастер комплиментов! (смеётся).
Царствие небесное моей маме. Она настолько верила в меня! До конца своих дней спрашивала : «Тебя в театре не ругают?»
«Мама! Я заслуженный артист! Кто меня будет ругать?!» - а она переживала. Говорила: «Когда ты сыграл Арбенина, я хотела выйти и встать перед тобой на колени!» Я говорю: «Мама, слава богу, что ты этого не сделала!»

- Вера матери в Ваш успех стала его частью?
- Знаете, на веру надейся, а сам не плошай. Рассчитывать нужно только на себя. Я никогда не просил подготовить мне программу, ни с кем не советовался. Жил так, как чувствовал, поскольку абсолютно интуитивный человек.
Перед зрителем, как перед богом – ответственен только ты. Ты же выходишь на сцену, с тебя спрос – интересен ты или нет.
- Многие наблюдают театральный ренессанс. Небывалые аншлаги в театрах. С чем Вы это связываете?
- Посмотрите на ажиотаж вокруг искусственного интеллекта, нейросети и всем, что с ними связано. Как будто произошёл очередной переворот. Только на этот раз, в человеческом сознании, разумах, душах. Эмоциональная встряска! Это не вчера произошло. Такое впечатление, что Земля терпела, терпела, а потом её прорвало, тряхануло! Планета ускорилась. Словно накопленная энергия разом вырвалась из её недр. Человек вдруг начал задаваться вопросами: «Зачем я живу? Для чего? Что дальше?»
Театр уникален в этом контексте. Кино, живопись, скульптура, телевидение результативны, театр неповторим.
- Живые эмоции. Люди идут в театры за этим?
- Конечно! Тот же концерт можно сто пятьдесят раз послушать на электронных носителях, но невозможно заменить волшебство живого исполнения. Ни один оркестр ни разу не повторился. Болеро! Театр, балет – живой организм. В балете «Кармен» есть кадр, когда Плисецкая смотрит на партнёра и делает вот так (всплеск руками) – у меня этот кадр всегда перед глазами! Никто никогда этого не повторит! Магия спектакля.
Иной раз идёшь на спектакль: организм истощён переездами, гастролями, недосыпом. Усталость запредельная. Думаешь: «Господи, где взять силы?» Секунда – ты вышел на сцену – уже не болеешь, не хандришь, полон сил и чего только не вытворяешь. Нет правил! Есть одно – выходит артист!

Благодарю Театральный институт им. Щукина за эксклюзивное интервью с Максимом Авериным перед дипломным спектаклем «Трехгрошовая опера», показанный студентами курса Анны Леонардовны Дубровской!
Автор: Ольга Кнор
Источник: https://dzen.ru/a/ZPD1CsDCsEYnq-dW
Назад
|